Младшая же, Варенька, надеялась на кукольный домик. Чтобы можно было, склонив голову, заглянуть в крошечное окно, а там — белые кроватки с резными спинками, и постельное белье «как настоящее», и крошечная посуда на столе. А в гостиной — камин с полиэтиленовым оранжевым пламенем, тканый ковер и книжечки в шкафу. И чтобы в каждой комнате свет включался. Варенька уже и не помнила, откуда она знала о существовании подобных домиков. Но это была ее заветная мечта, уже несколько лет.
Забегая вперед, скажем, что через десять лет, когда в Москве можно будет приобрести все, что угодно, были бы деньги, постаревшая до неузнаваемости Артамонова купит в «Детском мире» такой домик, трехэтажный, розовый, с камином, посудкой и книгами. Купит и поставит на Варенькину могилу. Разумеется, домик не простоит и половины дня. Как только удаляющаяся спина женщины скроется за горизонтом, его подхватят местные бомжи, отнесут на железнодорожную станцию, продадут по дешевке, чтобы купить пару бутылок водки и батон сырокопченой колбасы и устроить пир на весь мир, с привлечением золотозубой вокзальной жрицы по имени Танька, со звездами в глазах и красными кружевами на лифчике.
Но Артамоновой было все равно.
В тот вечер, в волнительном предвкушении, они пришли к соседям, прихватив бесхитростные вафли и домашнюю настойку на лимонных корочках. И вот после того, как бельгийский шоколад был съеден, чай — выпит, а новые фотографии из жизни дипломатической семьи продемонстрированы, хозяйка дома с загадочной улыбкой поставила на стол небольшую картонную коробку.
Младшая дочь Варенька, как загипнотизированная, потянулась к ней. Вся коробка была в пастельных выцветших медведях, наряженных в смешные платья в оборочках. Варя решила, что это прямой намек на то, что внутри — игрушки. И хотя спустя несколько минут выяснилось, что девочка оказалась в смелых своих предположениях права, хозяйка квартиры шлепнула ее по руке. Будто бы оскорбленно. И это было удивительно — для человека, который привык гордиться нарочито пренебрежительным отношениям к вещам.
Впрочем, она успела извиниться до того, как соседи обиделись. И объяснила: просто то, что лежит в коробке, бесценно. И тот парижский старик, который продал ей эту вещицу, так и сказал: она не имеет цены. Он продает за символическую сумму, просто потому что ему понравились глаза жены дипломата.
Надо сказать, глаза у нее и правда были необыкновенные, кошачьего разреза, зеленоватые, с желтизной.
Хозяйка сама осторожно открыла крышку — к тому моменту все собравшиеся были так заинтригованы, что даже, казалось, перестали дышать.
В коробке лежала кукла.
В первый момент Артамонова не смогла удержать разочарованный вздох. Столько пафоса, столько оговорок, ребенка вон даже по руке ударила, а речь-то о банальной игрушке! Но рассмотрев куклу как следует, даже она не смогла не признать: это было настоящее произведение искусства. Работал Мастер. Фарфоровое личико было таким печальным, а распахнутые стеклянные глаза — такими живыми, что куклу хотелось прижать к груди и прошептать в ее маленькое ушко, что все будет хорошо. Артамонова осторожно погладила пальцем русые кукольные волосы — они казались шелковыми, это было так непривычно. У советских кукол, даже самых дорогих, волосы были из жестких синтетических волокон, поблескивающих в электрическом свете. Артамоновой всегда казалось, что кукла — это дурная имитация человека, но сейчас перед ней словно лежало не что-то, созданное по образу и подобию, а улучшенный вариант, существо из волшебной сказки, хрупкий эльф.
— Вижу, она вам нравится, — усмехнулась хозяйка дома. — Я и сама не удержалась, когда увидела ее. У нас совсем не оставалось денег, это была последняя покупка. И мне она точно ни к чему, но и выпустить из рук не получилось.
О, как понимала ее Артамонова-старшая. Ей было даже неловко за те яркие чувства, которые разбудило в ней прикосновение к бледным фарфоровым щечкам, — кажется, примерно то же самое она испытывала, когда врач в забрызганном кровью халате вручил ей, усталой, потной, измученной, только что родившуюся Вареньку.
Артамонова старалась скрыть волнение — взрослая все-таки баба, повидавшая, наплакавшаяся, с отцветшим букетом самых разнообразных надежд, давно научившаяся довольствоваться малым. И вдруг она ловит взгляд какой-то, пусть и очень дорогой, игрушки (бред, бред, ну разве это вообще возможно — поймать взгляд куклы) и ощущает себя словно без кожи. Была в этом какая-то магия.
Хозяйка квартиры, кажется, ничего не заметила — она буднично перечисляла достоинства игрушки. Старинная — ей не меньше пятидесяти лет. Хотя ее, конечно, реставрировали. Делал известный мастер — под немного облупившейся краской на спине можно разглядеть его клеймо. Волосы — натуральные. Когда-то это было модно — сделать кукле волосы из отрезанных кос хозяйки. Платье ручной работы, кружево. Туфельки из натуральной кожи, тоже сшиты руками. Сейчас таких кукол просто не делают…
Она говорила, говорила, пока старшая Артамонова не перебила:
— Мы ее берем!
И таким голосом, что супруг, в планы которого вовсе не входила покупка игрушки за пятнадцать рублей, не посмел ей возразить. Не то чтобы Артамонова была строптивой и вредной — даже наоборот, она уродилась с нравом покладистым и желанием жить в тени. Но в тот момент все понимали, что спорить просто бесполезно. Младшая дочь, Варенька, с визгом бросилась матери на шею и расцеловала ее, старшая выдала вымученную улыбку — ее мысли были уже далеко и от соседского стола, и от бесполезной куклы.
— Ее зовут Анжелика, — сказала соседка, когда Артамоновы уже уходили. — Это на коробке написано. Мне кажется, имя ей подходит… И правда, какая-то она… ангелоликая.
Куклу принесли домой. Старшая дочь Артамоновых, Аля, тут же убежала по каким-то своим делам, и мать даже не крикнула ей в спину обычное: «Не вернешься к десяти — убью!» Потому что в состоянии очарованности человек не способен предъявлять претензии.
Артамонов-отец уединился с телевизором — показывали какой-то матч. Варенька же склонилась над прекрасной Анжеликой. И это было удивительно для Артамоновой-старшей — то, что в свои неполные восемь лет ее дочь сумела почувствовать силу и тонкость этой красоты. С другими игрушками Варя обращалась иначе — фамильярно, небрежно. Другую куклу она бы немедленно переодела, перечесала, посадила за игрушечный стол и понарошку заставила бы есть деревянные овощи и фрукты. А эту — даже не то чтобы осторожно баюкала — нет, просто держала в руках.
Кукла была чудом, нездешним и хрупким, и все это понимали.
А дальше все так быстро получилось…
Артамонова потом пыталась вспомнить подробности, да мысли путались. После похорон дочери она все лежала в кровати — слез не осталось, кончились, так что она просто в стену смотрела и не выдавала никаких реакций миру. Казалось — ножом от нее куски отрезай — не заметит даже. Вот муж и пригласил к ней известного психиатра, и тот сжалился, помог достать немецкое лекарство, дорогое и дефицитное. Таблетки эти сделали Артамонову похожей на ребенка, она начала улыбаться и жить безмятежно и не задумываясь о прошлом и будущем, как живут деревья, цветы и, наверное, шаолиньские монахи.
