Отличить такое животное просто. Во-первых, появляется оно словно из ниоткуда — казалось бы, секунду назад перед тобою не было никакого кота, а вот он уже идет куда-то и кажется обычным, осязаемым. Иногда можно даже увидеть, как они появляются прямо из стен. Во-вторых, оно лишено нервной настороженности привыкшего к выживанию зверя. Не обернется, если вы обратитесь к нему с инфантильным «кис-кис-кис», не ускорит шаг, если вы попытаетесь его догнать, не поднимет голову, если вы остановитесь рядом. Поймать его взгляд, рассеянный, мутный, равнодушный, почти невозможно, но все же иногда это случается, и тогда человеку вдруг становится холодно и страшно, и это обычно списывается на трудный рабочий график, проблемы в семье или что-то подобное, ведь почти все мы, горожане, невротики.
Мертвые животные никогда не отводят взгляд первыми. Я точно не знаю, почему, но на всякий случай никому не советую долго вглядываться в другой берег Стикса.
Я вернулась домой под утро, а на следующий день, у лифта, встретила того соседа, который сначала приветствовал меня коротким кивком, а потом сказал, немного стесняясь:
— А я сегодня почти всю ночь не спал. Как закрою глаза, его морда перед глазами. Смотрит на меня. Самурай ведь ослеп совсем под конец. Вообще ничего не видел, только таращился в пустоту. А тут — смотрит, явно видит меня, только вот не понимаю — узнает ли. И жутко мне так было. Не грустно, а именно жутко… А утром что-то странное, ты не поверишь. Дверная обивка вся исцарапана с внешней стороны. Как будто когтями. Как будто в квартиру пытался войти какой-то кот… Наверное, приглашу священника. Что думаешь?
Ответив что-то формальное, я поспешила на работу.
Алеша
Рассказывали об одной девушке, к которой мертвец ходил. Дело было в деревне, во Владимирской области. Небольшая деревенька на двадцать домов, вокруг леса густые, церковь, кладбище старое.
И вот соседи заметили, что девушка та на кладбище что-то зачастила, хотя там никто из ее родных похоронен не был. Почти каждый день туда идет, а по пути — если лето — цветов полевых соберет, а если зима — обязательно принесет кусочек хлеба или что еще. Самим нечего есть, а она кладбищенских ворон кормить повадилась.
Родные пытались ее не пускать, так она — плачет, говорит, мол, не ваше это дело. А им и жаль ее, дуру, — одинокая совсем, мужика хорошего после войны днем с огнем не найдешь, годы идут — и страшно.
И вот однажды ее тетка проследила и выяснила, что ходит девица на могилу молодого парня, единственного сына одной из деревенских старух. Старуха та, получив с фронта «похоронку» и сама в считаные дни увяла. А вскоре умерла во сне — через месяц после странных похорон сына: никакого тела под наскоро сколоченным крестом не покоилось — только рубашка с пятнами крови. Фронтовой товарищ привез.
Родные посовещались и отстали от девицы — решили, что, наверное, до войны она любила парня того. Он красивый очень был, даже непонятно, в кого уродился, — узкое бледное лицо, тонкие черты, глаза огромные. Конечно, ничего у них быть не могло — она же до войны совсем девчонкой была, но, должно быть, заглядывалась, мечтала. Вот и оплакивает, как будто он был ее жених.
Однажды ночью отец той девицы услышал странные звуки из ее комнаты, где дочь спала с младшими сестрами. Возня какая-то, сдавленный смех, с трудом удерживаемый стон. Сначала мужик удивился, а потом и рассвирепел — что же она себе такое позволяет, при детях, сестрах маленьких. Совсем стыд потеряла, на всю голову больная баба. Ворвался, а там и нет никого из посторонних. Мелкие девчонки по своим лавкам спят, а старшая на кровати сидит и волосы длинные расчесывает.
— А смеялся тут кто? — спросил растерянно.
— Да тебе, отец, со сна все померещилось, — ответила.
А сама улыбается, и глаза — сытые и наглые, как у лисы. Но не пойман — не вор.
С тех пор девица стала часто отлучаться по вечерам, под разными предлогами. Соседи уже начали нехорошее о ней болтать. Якобы видели ее в лесу полуголой, а когда посрамить пытались, она только рассмеялась им в лицо. Но не запрешь же ее в доме — баба взрослая. Одно непонятно — если она полюбовника нашла себе, то где? В их-то деревне молодых мужиков и вовсе не было, а в соседней — только два брата, крепко выпивающих, и один из них даже однажды пытался ее посватать, но она только поморщилась брезгливо.
Первое время она несколько раз в месяц так пропадала, потом — каждую неделю, а потом и через день куда-то бегать начала. Сначала родные думали — ну пусть странная, зато как похорошела. Румянец на щеках горит, как будто три километра по морозу прошла, глаза блестят, улыбка с лица не сходит. А потом заметили — живот у девки округлился, и пусть та пытается прятать его под накрученным платком, а все равно уже срок такой, что правда сама в глаза лезет.
Тут уж, конечно, всем стало ясно. Отец к стенке прижал — приведи, мол, милого своего в дом, пусть женится, как родного примем. Но дочь только улыбнулась рассеянно да что-то невнятное ответила. Уехал, дескать, жених, нет больше его, и не вспоминайте. Но сама продолжала уходить куда-то — позор-то какой, уже на сносях, а губы свеклой натрет, и в лес. Да еще и оборачивается все время, чтобы за нею никто не увязался, — осторожная стала.
И вот наступил день, когда родился у нее малыш. Хороший малыш, крепкий, мальчик. На ангела похож — родился со светлыми кудрями и глазами цвета летнего неба. Да еще и взгляд такой, не младенческий, а как будто понимает что-то. В семье ему обрадовались — ну да, девка весь род опозорила, соседи уже не в спину, а в лицо смеются, но зато парень-то каков получился! Алешей его назвали.
И хоть вся семья вокруг маленького Алеши хороводы водила, хоть и всем хотелось повозиться с ним, но если кто, кроме матери, брал его на руки, начинал он орать так, что уши закладывало. Никого, кроме нее, не подпускал к себе. Даже над кроваткой склониться не давал. Сначала все пытались как-то перебороть, а потом вой этот так надоел, что лишний раз и подходить остерегались. Победил их Алеша маленький.
Мать же его до родов ходила вся налитая и румяная, а потом осунулась и побелела, как будто была при смерти. С каждым днем будто бы все слабее и слабее становилась. Ее уже и не дергал никто, чтобы по дому помогла.
В первые недели после рождения Алешеньки она еще вставала, а потом и это перестала — целый день валялась на кровати, с сыном на руках. Однажды пошла в сени — воды из кадки набрать, да там, обессиленная, и свалилась. И никто не мог понять, что с ней происходит. Вроде бы, и роды легкими были, и питалась она хорошо — все самое лучшее ей на тарелке несли. Даже младшие сестрички, жалея, лучшие куски ей отдавали. И хоть бы что.
А однажды пришла в их дом бабка, которая в деревне ведуньей слыла, — ее немного побаивались даже, хотя, вроде бы, никто не помнил, чтобы она кому-то зло сделала. Просто чувствовалась в ней какая-то сила, несмотря на то, что ростом бабка была с двенадцатилетнего мальчика, и глаза ее давно потухли, а все лицо иссохло и потемнело, как забытая в золе картофелина. Пришла она, от предложенного чая отказалась наотрез. И сразу заявила:
