Я решила затеять игру. Спряталась за полку с сырами. Мне очень хотелось увидеть, каким будет его лицо, когда он заметит мое отсутствие. Я надеялась на коктейль ужаса и горечи – мол, неужели она убежала, о, горе мне, старому козлу.
Любовник потащил корзинку к кассе. Я переместилась за стеллаж с фруктами.
Я видела, как он кладет на движущуюся ленту вино, конфеты, упаковку с замороженными улитками… Его лицо было усталым и отрешенным. Я видела, как он складывает купленное в пакет. Принимает сдачу. И – уходит. Уходит прочь. Я поверить не могла, но это действительно случилось – он просто забыл о том, что мы были в магазине вместе. Он очень уставал и вообще был человеком рассеянным. Если бы я терлась рядом, шутила, тормошила его, дергала за рукав пальто – он принимал бы это с лишенной истерики благодарностью. Но я не занимала в его жизни никаких позиций в то время, когда не находилась в его поле зрения.
Это был апокалипсис. Вдобавок моей персоной заинтересовался охранник, которому не понравилось, что девушка в дешевой куртке трется возле лотка с маракуйей.
Наверное, это был самый унизительный момент во всей моей жизни.
22 февраля
Я собиралась на джазовый концерт.
Олег видел меня трижды. В первый раз – в стареньком кардигане, во второй – в невнятных джинсах, сохранившихся еще с журфаковских времен (в последнее время меня редко тянет приодеться ради свидания; почему-то «наряды» и «свидания» оказались разведенными по разным углам разновидностями досуга – самоценными). В третий раз – лучше промолчать, я была похожа на гулящую бабенку из Конотопа.
И вот я стояла перед шкафом и не знала, что выбрать: шелковое винтажное платье Ги Лярош в принтах (я в нем выгляжу богемно и ярко, как завсегдатай мастерской Энди Уорхола) или пыльносерое платье, к которому подходит жемчужная нить, декадентский макияж и загадочный взгляд?
Я люблю наряды. У меня около пятидесяти платьев. Одна беда: воспринимаю каждый акт самоукрашательства как отдельное событие. У меня не получается сделать это обыденностью и вписать в будничную жизнь. Хотя, наверное, пора бы – к сорока-то годам.
Как бы мне иногда хотелось быть инженю пи-пи. Вот у меня есть приятельница, она каждое утро принимает минимум восемь биодобавок, потом выжимает свежий цитрусовый сок, пьет травяной чай, потом готовит восемь контейнеров с полезной маложирной едой – на целый день, и перед работой дует на йогу, или на пилатес, или в бассейн.
У нее такое мелирование, такое. Даже брови ей мелируют раз в две недели. А какой нежный у нее голос, и как она спокойно разговаривает, а спину она держит как балерина (может, у нее там скотчем кнопка примотана канцелярская).
И у нее никогда не бывает заусениц и затяжек на чулках, у нее никогда не заканчивается крем, потому что есть заначка, и она даже подумать не может о позднем ужине, и ее алкоэксперименты дозированы и ограничиваются дорогим шампанским, в котором плавает какая-нибудь клубничина.
И если у нее загар – то легкий, ирисочный, золотой, и вообще, она ведет себя так, словно участница реалити-шоу и круглосуточно находится под прицелом камер. Ни одного невыверенного жеста, ни одного. И была бы она дурой или хотя бы просто содержанкой, тогда можно было бы, сложив губы утиной гузкой, припечатать: «дура!» или «время некуда девать» и пойти себе спокойно нервно ковырять свои заусенцы. Нет, она как раз умница, умница на все сто.
А вот я никак не избавлюсь от привычки неуместно и громко смеяться. И когда я на морозе или выпиваю, у меня фатально краснеет нос. И шутки у меня преимущественно пошлые. И я ем конфеты по вечерам – бельгийские ракушки и ротфронтовские соевые батончики. А вчера, вообще, взяла и заказала пиццу, практически на ночь. И так хорошо мне было – сидела в постели и разве что руки о наволочку не вытирала. Я люблю кататься с горки – нет, не сноуборд, а просто на заднице.
Не умею соблюдать дистанцию. Если мне нравится человек, кидаюсь к нему с непосредственностью лабрадора. Витамины принимать забываю, никак не куплю новый крем для лица, а старый закончился неделю назад. Никогда не знаю, сколько у меня денег. Если лень идти за бокалом, а хочется вина, могу пить из горлышка, как алкоголик.
Даже не знаю, что это было, любуюсь я сейчас собою или публично отхлестываю по щекам.
Просто сегодня утром случайно встретила эту знакомую на улице и вдруг подумала: вот было бы здорово попробовать стать ею на пару дней или даже на целую неделю.
И ведь чем старше становишься, тем более странной и нелепой кажется сама идея самоукрашательства. Хотя, казалось бы, зеркальное отражение дает все больше поводов для. Но то ли именно к сорока ты наконец нащупываешь тот священный внутренний стержень, который позволяет вообще никак не соотносить свою личность с блеском волос или вскочившим на носу прыщом. То ли естественной защитной реакцией на этот сумасшедший город становится буддийский пофигизм.
Вот было мне пятнадцать, я даже к мусорному контейнеру не выходила без каблуков и блеска для губ. Я уговорила родителей подарить мне шелковое кимоно с драконами и тапочки на платформе и по дому вышагивала этакой томной дивой. Не знаю, почему мне было настолько неуютно наедине с собственной личностью, что все время хотелось от нее отпочковаться, сбросить ее, как змея сбрасывает старую шкуру. Все время быть «в образе».
Я нарочно понижала голос на пару тонов – мне казалось, так звучит взрослее и сексуальнее (пока однажды юноша, которым я любовалась издалека, не сказал кому-то, что у Кашеваровой тембр как у трансвестита). Один из первых журналистских гонораров я потратила на темно-вишневую помаду Диор. Помню, я тогда прочитала роман Натальи Медведевой «Отель “Калифорния”» – история ее эмиграции в Америку. И там было про то, как, попав, кажется, в Вену, она первым делом неосмотрительно спустила скудные доллары на такую помаду.
Соотечественники, временно делившие с нею этот ненадежный плот, ее осуждали: легкомысленная транжира, мол. А для нее, молоденькой и легконогой, это был талисман, символ новой жизни. Вот и я осторожно прикасалась к обветренным губам помадой, которая казалась то ли волшебной палочкой, преображающей золушек в принцесс, то ли пришельцем из далекой галактики, где все женщины немного похожи на молоденькую Катрин Денев. Шла по улице с вишневыми губами и чувствовала себя немножечко кем-то другим – хотя на самом деле выглядела дура дурой, потому что темная помада странно смотрится на детском лице.
В двадцать я мнила себя дивой декаданса. Густо красила ресницы на ночь, чтобы к утру получить художественно осыпавшуюся тушь. «Художественно» получалось не всегда – очень подозреваю, что я была похожа на малолетнюю пьянчужку, но мне самой нравилось.
В двадцать семь я нашла под глазом первую морщину, и это был апокалипсис в миниатюре. Сейчас смешно вспоминать, да. А тогда я проревела всю ночь. Обнаружение этой линии, которая, как казалось мне тогда, поделила мою жизнь надвое (оставив позади беззаботность, ночные мохито в любимом баре, легкомысленные свидания и волшебное ощущение, что ожидающая дорога гораздо длиннее пройденной), неудачно совпало с крушением романтических планов относительно одного персонажа по имени Яков.
