Еще однажды в баре познакомилась с парнем и зачем-то сказала ему, что только что вернулась из Саудовской Аравии, где два года жила в гареме. Я не знаю, как на это можно было повестись. Может, выпил лишнего, не знаю. Но у него так смешно глаза округлились. Утащил меня на уличную веранду, накормил какими-то морскими гадами и выспрашивал подробности. Ну мне что, жалко, что ли, – я ему очень красиво все рассказала. Правда, потом еле отделалась.
А с одним мужчиной таким образом сорвался роман. Мы познакомились на одном фестивале, там было душно и скучно, и я зачем-то наплела, что дрессирую диких животных и у меня дома живут два волка. Мы потом еще несколько раз встречались, но разговор всегда плавно съезжал к хищникам, и я в итоге завершила это знакомство – не хотела его разочаровывать.
Сегодня в «Азбуке вкуса» два таджика-строителя покупали хлеб и кефир. В заляпанных краской футболках и пыльных штанах. Долго не решались войти в магазин. Подталкивали друг друга локтями. А потом я в очереди на кассу стояла за ними. Они были притихшие. С недоверчивым ужасом смотрели на улыбчивую женщину, которая красиво упаковала им покупки. Потом быстро-быстро ушли. Хохоча и подталкивая друг друга локтями, как будто бы не из магазина вышли, а сбежали с урока геометрии.
14 апреля
Рапунцель. Грустная московская сказка
Однажды некая Света сделала наращивание волос – вошла в салон с прической, похожей на апрельскую северную траву, чахлую, унылую, пусть ей и пытались придать форму газонокосилкой, а спустя несколько часов вышла с блондинистой гривой, как у певицы Шакиры. Она шла по городу и с некоторым даже удивлением ловила взглядом собственное отражение в красиво подсвеченных магазинных витринах.
Притворяющиеся мудрецами всю жизнь твердили ей, что тело – лишь сосуд, а главное – тот свет, который струится из глаз. Если свет теплый и его много – сосуд перестает что-то значить, люди (в том числе и мужики, но эта часть концепции всегда казалась ей сомнительной) летят на этот свет, как мотыльки к керосиновой лампе. Света всю жизнь, лет с двенадцати, когда вдруг на смену детской непосредственности пришло осознание, что она дурнушка, и это, скорее всего, навсегда, тренировалась излучать волшебное сияние. Мать ее, маленькую и несчастную в своей некрасивости, учила – представь, что в твоем лбу сияет горячая звезда, иди по городу и неси эту звезду осторожно и величаво. У Светы вроде бы и получалось, но как-то наигранно. Она вроде бы и чувствовала согревающее тепло между бровями, и почти видела расходящиеся от воображаемой звезды брильянтовые лучи, только вот где-то в глубине души ей все казалось, что она – воровка, и звезда – чужая. Одноклассники ее недолюбливали – Света казалась надменной, пафосной и не имеющей к этому оснований. Пять институтских лет она провела особнячком. Ей уже почти не было больно – во-первых, привыкла к неказистости собственного «сосуда», во-вторых – учеба отнимала слишком много времени, чтобы можно было позволить себе еще и депрессивную рефлексию, в-третьих – первая любовь вдруг оказалась не безответной, и у Светы случился пусть короткий, но настоящий роман. Сосуд того, кто привлек ее внимание, тоже был неказистым, зато непостижимый свет был густым и теплым.
А потом институт остался позади, Света вышла на работу, и первые свободные деньги стали поводом поиграть с собственным сосудом, украшая его, – благо, современные технологии что только ни придумали, чтобы получше обслужить не умеющих излучать Свет. Она пропадала у косметологов, записывалась к модным стилистам, покупала пудру по цене самолета, не пренебрегала еженедельным маникюром. В целом она стала выглядеть намного лучше, но не хватало некоего «пятого элемента», эффекта «ах!», чтобы однажды она вошла в офис и все упали. И тут вдруг рекламка, упавшая в ее почтовый ящик. Наращивание волос. И две фотографии одной и той же девицы. На первой она виновато улыбается, глядя прямо в объектив, и как же знакомо Свете это выражение лица – тоска, помноженная на беспомощность, легкое чувство вины – и за то, что ты, нелепая и жалкая, занимаешь пространство и о твои очертания спотыкаются взгляды других, и за то, что, будучи такой взрослой, ты все еще об этом думаешь. На второй – у девушки белые локоны до попы, и она смотрит уже так, словно все вокруг ей должны. Положа руку на сердце, Свету больше привлекли не сами волосы, а это выражение лица.
О, ей приходилось встречать таких женщин в реальной жизни. То ли это был врожденный дар, то ли последствия гениальной самодрессуры, но они держались так, словно были наследными принцессами, снизошедшими, пусть и нехотя, до смердов. Настоящим волшебством было то, что и окружающие почему-то включались в эту игру – начинали лебезить, заискивать и думать, чем бы еще принцессе услужить. И никогда не получали благодарности, в лучшем случае – снисходительный кивок. Например, однажды Света видела, как ее коллега, пробираясь с подносом между столиками офисной столовой, споткнулась и опрокинула тарелку супа на голову какому-то бедняге. Думаете, она извинилась или хотя бы смутилась? Предложила оплатить парикмахера и химчистку? Пригласила на вечернюю чашку кофе? Как бы не так. Девица посмотрела на жертву так, словно она ночью вышла в собственную кухню воды попить, а он оказался жирным тараканом, перебежавшим ей дорогу. И бедный мужчина, с волос которого свисала яичная лапша и нарезанная лоскутами капуста, встал и извинился. Извинился за то, что его стул и само его убогое существо оказались на траектории движения принцессы. Девушка приняла извинения нехотя и отошла, поджав губы и балансируя на неустойчивых каблуках, а потом еще и, прицокнув язычком, поделилась бедой с коллегами: «Ну видали козла? Еще и смотрел на меня так нагло. Ужас!»
Света никогда так не умела. Если бы с ней произошел подобный инцидент, она бы, краснея и путаясь в словах, начала мучительно подбирать фразы, чтобы он чувствовал себя не таким оскорбленным, чтобы его испорченный день имел шанс вырулить на новую взлетную полосу, она бы схватила со стола пачку салфеток и принялась бы размазывать жирную жижу по его пиджаку, что наверняка еще больше его бы разозлило. Она оплатила бы счет из дорогой химчистки, написала бы сто двадцать извинительных писем, сопроводила бы их неуместными демотиваторами с котятами, прислала бы ему бутылку хорошего вина. Но самым поразительным было то, что этот гипотетический мужчина был бы в сто раз более счастлив, если бы извинился перед принцессой, чем если бы принял благодать из рук убогой Светланы. И та это прекрасно понимала, но ничего поделать со священным знанием не могла, ибо была свято уверена, что в непрекращающейся ролевой игре ей уже было отведено пожизненное местечко.
И вот когда Света, потряхивая золотыми локонами, шла по городу, она вдруг заметила удивительное: окружающая реальность будто бы поменялась, город стал другим и люди – тоже другими. Во-первых, все ее рассматривали. Она-то привыкла, что люди фокусируют на ней взгляд, только если она сама к ним обратится (иногда просто обратиться было недостаточно, приходилось хлопнуть по плечу или дернуть за рукав). А тут – все встречные прохожие рассматривали ее, и это было упоительно. Непознанная радость эксгибиционизма – Света даже спину ровнее держать начала. Во-вторых, ей улыбались мужчины. Просто так. Не дружески, не вопросительно, не приглашающе – а просто улыбались, как люди улыбаются прорезавшему тучу солнечному лучу или радуге. В-третьих, на нее смотрели с явным интересом. Как будто примеряли ее в свою жизнь – как эта златовласая Рапунцель будет смотреться на моих простынях, в моем семейном фотоальбоме, в компании моих друзей. В общем, Света стала принцессой одномоментно.
