— Надо же, как вам удалось напугать мою собаку, — наконец произнесла хозяйка домика. — Обычно Джек никому не дает дойти до крыльца.
— Обычно? — удивился Хунсаг. — Значит, вы к гостям привычны?
— Пару раз в год, случается, наведываются люди, — кивнула девушка и указала глазами на стул.
Хунсаг послушно сел, сама же хозяйка медленно, словно нехотя, подошла к печи и вернулась с двумя кружками ароматного травяного чая в руках.
Хунсаг принюхался: дикая мята, зверобой, смородиновый лист, крапива. Он и сам любил такой чай.
Девушка уселась напротив. Она была вежлива, но не радушна. И хмурилась.
Лицо у нее было удивительное — такие лица крупным планом снимают в кино, а не прячут в лесной глуши. Ее лицом хотелось упиваться, смотреть на него впрок. Хунсаг никогда не являлся поклонником канонической красоты, но даже ему приходилось сейчас заставлять себя не рассматривать свою визави слишком навязчиво.
— Что же вы молчите? — наконец спросила девушка. — Зачем искали меня? Чаи мои купить хотите? Сделать вам расклад карточный? Спину полечить?
Он ощутил укол разочарования. Неужели отшельница, загадочная и прекрасная, зарабатывает на жизнь, обводя вокруг пальца доверчивых дурачков, начитавшихся статей о сверхъестественном в журнале «Техника — молодежи»?
— Вижу, вы мне не верите, — сдвинула густые брови девушка. — Вижу, вы даже не знаете, кто я. Зачем же тогда явились?
Подумав мгновение, Хунсаг решил сказать ей правду, и, наверное, она была первой незнакомкой, перед которой ему захотелось предстать как есть, без маски.
Поведал о том, сколько лет живет на земле, что давным-давно предпочитает Лес суете социума, что уже полвека считает себя не-человеком, поскольку обрел навыки, людям недоступные, — чтение мыслей, телекинез, гипноз, умение держать многодневные сухие посты, контролировать сновидения. О прочих своих способностях все же промолчал, чтобы не пугать собеседницу сразу. Зато упомянул о мужчине, который привел его в так называемую чайную и убедил, что в местных лесах живет женщина, которая тоже человеком себя не считает.
— Правда, он все твердил о старухе, — закончил Хунсаг.
Девушка слушала нахмуренно и молча. Хунсаг заметил, что та лишена глупой человеческой привычки подстраиваться под ток речи собеседника — кивать, улыбаться, в нужный момент слегка округлять глаза и время от времени восклицать что-нибудь вроде: «Да что вы говорите!» Нет, его визави сидела спокойная, с прямой спиной и неподвижным лицом, и, должно быть, большинство людей чувствовало бы себя неловко в присутствии такого не выражающего эмоций слушателя.
Наконец она сказала:
— Тот мужчина, должно быть, имел в виду мою бабушку. О ней тут много сплетничали. Когда-то ведьмой называли и чуть ли не дом наш поджечь собирались. Потом лечиться к ней ходили. Бабушка умерла два месяца назад.
— А… вы?
— А меня зовут Софья. — Хозяйка домика вдруг улыбнулась, и лицо ее преобразилось. В нем не осталось иконописной грусти, зато появилась какая-то разухабистая чертовщинка.
— Значит, вы похоронили бабушку и собираетесь продолжать ее дело?
На сей раз Софья и вовсе расхохоталась, и впервые за много лет Хунсаг почувствовал себя дураком (впрочем, почему-то ему это было приятно).
— Бабушку я не хоронила. Таких, как мы, не предают земле. Нас забирает Лес. Когда приходит время, мы просто уходим подальше от дома, в одиночестве. И покидаем мир, чтобы пойти дальше — в ясном сознании и светлом настроении. К сожалению, люди давно утеряли талант понимать суть умирания. Придумали себе кучу обезболивающих «пилюль», чтобы справиться со страхом смерти, начиная от религии и заканчивая столиком для спиритических сеансов. Они называют это духовной работой, но на самом деле все организовано только для того, чтобы отвергнуть смерть. Люди отрицают смерть, вместо того чтобы принять ее с благодарностью. Даже их ученые, скованные рамками и условностями, хоть уже и поняли, что пространство бесконечно, почему-то упорно продолжают считать, что отпущенное каждому индивидууму время имеет свой предел.
Хунсаг слушал ее удивленно. Девушка как будто озвучивала его собственные мысли. Он и сам часто недоумевал — казалось бы, у человечества есть достаточно вводных данных о бесконечности, чтобы не оплакивать мертвецов с такой волчьей тоской. Ему приходилось присутствовать на похоронах и видеть мрак, ключом бьющий из тех, кто впервые почувствовал солоноватый вкус слова «никогда». Люди пытались прыгнуть в яму вслед за гробом, выли и ревели, катались по земле, царапали кожу на своих обезображенных первобытными чувствами лицах, а все остальные смотрели на них с пониманием и сочувствием.
У самого Хунсага не было тех, кого он любил и по кому мог бы тосковать, — погибших в революционном Петрограде родителей он давно забыл. Как и себя самого — слабого болезненного Митеньку, каким являлся прежде. Но он пытался поставить себя на место тех, кто бился лбом о крышку гроба. Наверное, он бы испытывал светлую грусть, вспоминая о тех, кто вышел на своей личной последней остановке. Наверное, ему было бы приятно иногда бережно перебирать воспоминания о них и снова словно бы слышать их знакомые голоса, видеть их родные улыбки, обращенные к нему. Возможно, иногда бы он по ним скучал. Возможно, в какие-то дни в его глазах набухали бы соленой влагой беспокойные северные моря. Но это были бы светлые слезы. Слезы благодарности — за то, что в жизни случился человек, способный согреть и после того, как его не стало.
Еще более непонятной казалась Хунсагу характерная для человеческой расы канонизация мертвецов. Такие трогательные в посредственных своих реакциях, они готовы уравнять со святыней любого, кто преждевременно (как казалось им) покинул их мир. Даже если при жизни считали его подлецом и тугодумом. Готовы страдать по людям, которым и не звонили, когда те были живы.
Конечно, все дело в их собственных страхах. Внезапная смерть кого-нибудь из их поля зрения становилась их личным лобовым столкновением с Вечностью. А если живешь машинально и о вечности не задумываешься вовсе, то ох как больно и страшно случайно поймать на себе ее равнодушный взгляд.
Встречались ему и другие люди.
Когда Хунсагу было лет двадцать пять, он еще был способен на спонтанные, редко вспыхивавшие сочувствие и жалость. К тому времени он уже познал Силу и научился Сметь, но еще считал себя человеком. Был конец тридцатых годов, Хунсаг свободно перемещался по миру и находил возможность получать разрешение на проживание в любой приглянувшейся стране. В те годы он много перемещался по Латинской Америке — искал в джунглях шаманов и травников, перенимал их секреты. Его учили готовить целебные и ядовитые зелья из местных растений, летать во сне и видеть истины, испив древний священный напиток Аяваска. Однажды в горах, в поселке племени яки, ему встретился чернолицый старик, который пригласил его к себе и научил особенной энергетической гимнастике. Гораздо позже, уже в семидесятых, Хунсаг наткнулся на воспоминания некоего Кастанеды, которого одна половина мира считала нагвалем и пророком, а другая — харизматичным шарлатаном. Он прочел несколько томов и в доне Хуане Матусе с удивлением узнал того самого старика. Упражнения, которые много лет ежедневно выполнял Хунсаг, Кастанеда называл «магические пассы», или «тенсегрити».
