Хунсаг считал, что после того, как физическое тело отживает отпущенный ему срок, информация, накопленная человеком при жизни, навсегда остается в поле Земли. Суть же, голая, лишенная опыта, обладающая обнуленным сознанием, улетает в края, о которых и думать, будучи человеческим существом, бессмысленно.
Вокруг Земли есть информационная сфера — обрывки опыта когда-то живших на планете людей. Профессор математики из Сорбонны по имени Эдуард Леруа придумал слово «ноосфера», обозначающее мыслящую оболочку Земли. Многими же веками раньше античный философ, которого современное человечество знает под именем Плотин, говорил о Мировой Душе и о человеке, который может приобщиться к ней, выйдя за пределы своего разума. Древнее знание лежало на поверхности — его публиковали в учебниках и энциклопедиях, его мог постичь любой думающий. Однако в реальности применяли его единицы — остальным оставалось сплетничать об их сверхъестественных способностях.
Умеющему чутко слушать ноосфера дает любую информацию, когда-то принадлежавшую сознанию других. Иногда Хунсаг читал в газетах о чудесах: человек, который несколько месяцев провел в глубокой коме, очнулся и обнаружил, что свободно владеет санскритом; крестьянка, никогда не учившаяся в школе, вдруг начала цитировать Данте… Все расценивали подобные происшествия чуть ли не как доказательство Бога, но Хунсаг точно знал, что случилось на самом деле, — этим людям каким-то образом удалось глотнуть из тонкого информационного пространства. Они бесконтрольно выбрали источник и вообще даже не поняли, что произошло.
Конечно, им повезло куда больше, чем тем несчастным, которые ни с того ни с сего брали в руки топор и шли убивать соседей, а потом плакали, мол, их «бес попутал». Эти люди тоже случайно впустили в себя то, о чем не имели представления, что не могли контролировать и что оказалось гораздо сильнее их самих.
Хунсаг умел получать из ноосферы любую информацию. Его считали медиумом, но сам-то он знал: никакого общения с мертвыми не существует. Разговоры с умершими — не диалог, а своеобразное посещение читального зала.
— Очень интересно, — донесся до Хунсага голос Софьи, и он обнаружил, что говорил вслух, взволнованно и громко. — А вы интересный человек, Хунсаг. Хорошо, что вы меня нашли. Вы же останетесь?
Хозяйка лесного домика предложила это так запросто, что он поперхнулся. Конечно, можно было бы истолковать вопрос в соответствии с принятыми у людей представлениями о вежливости и гостеприимстве, но в ее смеющихся глазах явственно читалась, что девушка подразумевает под своим спокойным «останетесь». Хунсаг жил на свете достаточно долго, чтобы столкнуться со всеми разновидностями человеческой пошлости и вульгарности. Ему приходилось встречать не одну, не две и не десять нахальных девиц, лишенных ощущения «инь-ян» гармонии. Нет, он вовсе не был ханжой и вовсе не считал, что женщины должны вести себя как викторианские барышни, носить белые шелка, жеманничать, закрывать смеющийся рот кружевным веером и падать в обморок, услышав слово «бля». Но его возмущало, что современный мир, с помощью телевидения получивший доступ к самым разнообразным точкам зрения, отлично сформулированным и доказанным, запутался в понятиях. Суфражистки начала двадцатого века боролись за то, чтобы женщина получила равные с мужчиной политические права. Смелые парижанки хотели подчеркнуть независимость — и начали носить брюки, а также пользоваться духами с «ароматом» кожаных сапог. Это были великолепные женщины, сильные, храбрые, независимые, достойные уважения, умевшие прямо смотреть в глаза и бросать вызов. И во что все превратилось? В моральный кодекс для сотен безголовых, которые под знаменем ложного феминизма бросились знакомиться с второсортными самцами и в итоге ввели в норму формат одноразовой «любви»?
Хунсаг не имел ничего против феминизма истинного. Изначально все люди были равными, и каждому был дарован талант развития, которым большинство предпочло пренебречь ради сиюминутных благ. Более того — иногда ему казалось, что сама природа дала женщине некоторую фору. Когда-то один китайский старик сказал ему (почему-то его слова навсегда остались в памяти), что природа женщины — божественная, а мужчины — земная, что женщина — богиня, мужчина же — жрец культа. Женщинам кажется, что попытки уравнять себя с мужчинами — лестница вверх, но они заблуждаются. Зачем уравнивать себя с теми, кто находится ниже?
Но при всем этом Хунсаг был убежден, что божественный союз мужчины и женщины возможен, лишь когда она воплощает «инь», а он — «ян».
Ян — мужское, твердое светлое, простое, сухое.
Инь — женское, темное, мягкое, загадочное, влажное.
Хунсаг повидал достаточно женщин, культивировавших в себе «ян». «Ян» с трудом, но всходило в их плодородных темных почвах, а созрев, превращало свою обладательницу в жалкое существо, несчастного энергетического гермафродита. Очень часто такие женщины вели себя развязно. И был тот сорт вульгарности, от которого его мутило. Такая женщина могла подойти к нему, виляя задом, и, глядя с пьяноватой поволокой, сказать какую-нибудь банальную пошлость, вроде: «Мужчина, не угостите ли даму сигареткой?» — считая себя инициативной роковухой, доминирующей фамм-фаталь. Хунсагу же становилось до того брезгливо, что хотелось кулаком разбить ее чересчур ярко накрашенное лицо.
Инициатива Софьи была другого толка — не нелепое заигрывание гермафродита, а скорее рука Матери, твердая и ласковая.
— Останусь, — помедлив лишь секунду, кивнул Хунсаг.
Шерстяная шаль как будто случайно соскользнула с красивых плеч Софьи, она тряхнула волосами, с улыбкой приблизилась. В тот момент девушка была похожа на мифологическую райскую птицу, исполняющую древний брачный танец.
Хунсаг сделал широкий шаг вперед, принял ее в раскрытые руки, рывком спустил вниз ее платье и губами приник к темной горошине соска. Софья выгнула спину, как гаремная танцовщица, запрокинула голову, и из ее яркого, как рана, рта вырвался низкий стон — как будто бы кто-то тронул струну контрабаса. Она так быстро преодолела границу между светом и тьмой, что Хунсаг почувствовал себя более возбужденным, чем когда-либо. Он спустил платье Софьи к щиколоткам и обнаружил, что девушка не носит белья. Ее лобок был покрыт темными волосами, и это пробудило в нем первобытного хищника (через много лет в моду войдут бритые лобки, и это будет казаться ему ритуальным уничтожением священного «инь»).
Хунсаг прижался лицом к темным жестким волоскам, вдохнул острый мускусный запах, и Софья с тихим выдохом осела на пол, потянув его за собой.
И то, что было после, тоже походило на священный ритуал. Он не знал, сколько времени прошло, но когда наконец пришел в себя, потный, утомленный, с пересохшим ртом, за окном разлилась уже темнота. Мужчина и женщина словно стали единым организмом — многоруким и двуспинным, Шивой и Шакти, слившимся в единое целое, чтобы улететь за пределы Земли. Хунсаг всегда знал, что секс — не насыщение и не потакание страстям, а дверь в нечто Надземное. В открытый космос, исполненный света.
За свою длинную жизнь Хунсаг был такой дверью для множества самых разных женщин, которые, плавясь как воск под его почти равнодушным взглядом, смотрели на него как на бога и, казалось, видели за ним некие иные силы, в которые они если когда-то и верили, то — как и положено современным людям — смутно.
