Да, сейчас ему вспомнилась мертвая женщина (мертвая, а не пьяная!), которую он видел в рассветном полубреду. Женщина была молодая, темноволосая, в длинном светлом платье, на вороте которого сияла приметная брошь — яркая грошовая бижутерия, пластмасса с искусственной позолотой. Подсолнух. Утром Марк с решимостью скептика и циника отогнал неприятные ощущения, которые оставил кошмар, зато теперь они вспомнились.
Но ведь не может быть, что Ангелина видела тот же сон?
Марк решил проверить:
— Послушай… Я никогда не рассказывал тебе о своих снах?
— Что? — Ангелина выглядела растерянной. — Нет, никогда. А при чем тут это?
— Потом. Извини, что перебил. Так что тебе говорила Даша?
Женщина выглядела немного уязвленной — она решилась поведать нечто пусть странное, но из области интимного, а любовник так грубо перевел все на себя самого. Почувствовав ее настроение, Марк протянул руку через стол и накрыл мягкую ладонь Ангелины своей.
— Я не случайно спросил… Ты сейчас поймешь.
— Ладно, — пожала плечами художница. — Даша говорила… говорила, что к ней приходят мертвые люди.
— Девушка с брошью-подсолнухом? — Сердце Марка забилось быстрее.
— Нет, — нахмурившись, покачала головой женщина. — Она видела троих. Старика, взрослую женщину и мальчика. Даша говорила, что у старика нет одной руки, а мальчик будто бы плачет кровью. Я злилась на нее, а потом, когда Даша уже уехала… Я тоже видела их.
Последнюю фразу Ангелина произнесла почти шепотом, и Марк был вынужден нагнуться над столом, чтобы ее услышать.
— Ты… видела… мертвых? — выделяя каждое слово, тихо спросил он.
И женщина кивнула. На ее красивом смуглом лице появилась неуверенная улыбка — ей было и стыдно, и страшно, что мужчина сочтет ее безумной, уйдет и оставит наедине с густой ночью, и странно осознавать, что она, взрослый, крепко стоящий на ногах человек, никогда не интересовавшийся эзотерикой, вообще говорит вслух такое.
— Да, — прошептала Ангелина, — я их видела. Хотя… Я вовсе не уверена, что это был не сон. Все-таки Даша так ярко рассказывала, а у меня богатое воображение. Могло и померещиться. Но я видела их дважды. В первый раз только мальчика. Он был в моем доме. В кухоньке. Ночью я не спала и услышала, как кто-то ходит. Думала, что вор забрался в дом. Тихонечко подкралась — и увидела его. И он тоже меня видел. Смотрел прямо на меня… Хотя какое там «смотрел»… Глаз-то у него не было!
Темп ее речи ускорялся, как бегун перед финишем, глаза блестели, и сейчас Ангелина правда выглядела почти безумной.
— Не было глаз, не было… Но он меня видел. Я оторопела. Меня будто льдом сковало. Раньше, когда я смотрела фильмы ужасов, всегда удивлялась: к герою приближается монстр, а тот стоит, таращит глаза и орет дурниной. Не понимала, почему не убегает. Ведь в кино монстры приближаются так медленно, чтобы зритель успел их рассмотреть. А тут — поняла. Я просто пошевелиться не могла. Желудок вдруг таким холодным стал, как камень. И сердце замерло. А ведь он тоже шел ко мне. Медленно шел, как будто ему ходить трудно. Никогда не забуду, как он ноги переставлял — как старик-инвалид. Полшажочка одной ногой, а вторая подтягивается. И его голова… Шея ее держать не могла, и она как будто бы повисла, упала на одно плечо… Как страшно это было, как страшно… — быстро шептала Ангелина.
Зрачки ее так расширились, что глаза казались черными. Женщина смотрела куда-то мимо Марка и, казалось, снова находилась в той ночи, в той кухоньке, и видела перед собою мертвеца.
— А потом? — наконец решился спросить Марк.
— А потом я ничего не помню. Видимо, потеряла сознание от страха. Очнулась на полу, на голове — шишка. Было уже светло, раннее утро. И никакого мальчика рядом. Я решила, что на нервной почве мне просто приснился дурной сон.
— Приснился сон, и ты ушла в кухню? А ты когда-нибудь была замечена в сомнамбулизме?
— Некому было заметить, — слабо улыбнулась Ангелина. — Моя мама часто ночевала не дома. Она была такой… богемной. Романы, мужчины… Я росла сама по себе, за что ей отчасти и благодарна. Я никогда не была замужем. Как ты успел заметить, я не люблю, чтобы в моей кровати спал мужчина. Но моя дочь, Дашка, лунатик, да. Не то чтобы каждую ночь ходит-бродит во сне, но довольно часто.
— Понятно, — вздохнул Марк, хотя мысли, тревожные и сумбурные, не укладывались у него в голове, как раз понимание-то не приходило. — А женщина с подсолнухом? Та, что на твоей картине?
— Ее я совсем недавно видела, — после паузы ответила Ангелина, отпивая остывший чай. — Кажется, позавчера.
«Позавчера! Тогда же, когда и я ее», — удивился Марк.
— Но это было больше похоже на сон… Я находилась в своей постели, в доме был и ты. Мне не спалось, кажется. Я включила ночник, решив немного почитать, и вдруг увидела тень на пороге комнаты. Подумала, что ты вознамерился нарушить мое священное одиночество. Рассердилась даже.
— Но как ты поняла, что она… мертвая?
— Не знаю, — нахмурилась Ангелина. — Но прекрасно помню, что это было для меня очевидно. Впрочем, так часто бывает во сне — дикие вещи воспринимаются совершенно логичными. Ее движения, походка ломаная… И белизна ее лица… Не аристократическая, а какая-то… могильная. И запах… Знаешь, я до сих пор помню его.
По его позвоночнику огненным шаром скатилась волна мурашек, на лбу выступила испарина. Марк старался казаться спокойным, дышал медленно и глубоко, смотрел на собеседницу прямо, но внутри него все кипело. Он знал, какого труда стоит Ангелине рассказывать такое ему, случайному знакомому, и искренне хотел успокоить ее, но не находил нужных слов, потому что с каждой минутой все больше осознавал, насколько страшным и необъяснимым было то, с чем им обоим довелось столкнуться.
Марк всегда был материалистом. Иногда ему встречались увлеченные эзотерикой девушки — сплошь гибкие, смешливые, ясноглазые и несущие в сердце какой-то особенный сорт абсолютной свободы. Они голодали, пили какие-то травки, окуривали дом горькой полынью, занимались йогой, ходили на медитации. Марк смотрел на это все как на детсадовское представление любимого ребенка — с умилением, но отстраненно. Иногда подружки пытались втянуть и его в свой круг — познакомить с какими-то мутными доморощенными гуру, подложить на его прикроватную тумбочку книжонку очередного якобы просветленного шарлатана. Марк их попытки мягко, но твердо пресекал. Одно дело — обладать женщиной, которая может прогнуть спину в какой-нибудь хитрой асане, и совсем другое — поплыть по реке ее безобидного сумасшествия.
Марк был из крещеных атеистов, каких в России много. Он носил на шее небольшой золотой крестик, имел в домашней библиотеке Библию в дорогом кожаном переплете и, если кто-то из его знакомых преждевременно покидал подлунный мир, непременно заходил в храм поставить свечку, считая такой шаг знаком вежливости. В праздник Пасхи его актуальная любовница непременно красила яйца луковой шелухой, а сам он покупал в булочной свежий кулич с марципановой верхушкой, и все это казалось ему естественным и правильным. Но в то же время спросил бы его кто-то жестко, верует ли он, у Марка едва ли повернулся бы язык ответить утвердительно.
