Бобогото шагнул вперед, выставив перед собой ладони, как будто пробирался сквозь густые джунгли. Ноги его дрожали, колени стали слабыми, воздух он втягивал с булькающим хрипом. Еще шаг. Еще. С очередным шагом вперед остатки сил покинули его, и, коротко вскрикнув, колдун грохнулся на землю.
И в тот самый момент покойник слабо пошевелил рукой. Это было не видение, не иллюзия. Хунсаг приехал в Центральную Африку, забрался в глухомань, терпел чужое присутствие, пил жир, рисковал, тратил деньги — именно за этим, но все же когда это наконец случилось, он недоверчиво распахнул глаза. Какая-то часть его сознания не могла до конца поверить в то, что происходило в нескольких метрах от него. Мелкие волоски на загривке встали дыбом, тело словно командовало: нельзя здесь оставаться дольше, у тебя есть последняя возможность: уходи, беги, беги, беги…
Движения усопшего были неуверенными, ломаными. Он пытался встать, но никак не мог приподнять туловище — словно грудному ребенку, ему не хватало сил. Но что-то его звало, и мертвый старался. Конвульсивно вздрагивали его ноги, а руки упирались в поверхность стола. Вот ему удалось перекатиться на живот, и он плашмя упал со стола на земляной пол. Хунсаг услышал сухой треск сломавшейся кости — должно быть, шейного позвонка, потому что голова покойника неестественно откинулась в сторону. А тот даже не заметил, ему было все равно, он отболел свое при жизни, а теперь для него не существовало больше ни страха, ни боли, ни отчаяния — только неведомый настойчивый зов, заставлявший его двигаться вперед.
Встать на ноги мертвец так и не смог, да больше и не пытался — видимо, сам факт движения вперед был для него важнее способа. Впиваясь ногтями в землю, он подтягивал тело к рукам и полз вперед, как доисторический ящер. Лицо его оставалось прижатым к земле, усопший никак не мог видеть Хунсага, но все же явно знал о его присутствии. Потому что сначала полз по направлению к двери, а потом остановился, как будто к чему-то прислушиваясь.
Хунсаг решил, что это — все, оживший покойник может существовать лишь несколько минут в убогом формате искусственно продленной агонии. Но когда слегка наклонился, чтобы рассмотреть покойного ближе, тот вдруг встрепенулся, выбросил руки вперед и пополз к Хунсагу. С каждым движением он словно набирался сил. Мертвец больше не был похож на медлительное пресмыкающееся, двигался теперь так, как происходит в кино при ускоренной перемотке пленки. Энергичный бросок рук — черные скрюченные пальцы впиваются в землю, к рукам подтягивается безвольное тело. Он не уставал — не мог устать, его движения были размеренными и упрямыми, лицо оставалось прижатым к земляному полу. И вот покойник уже совсем рядом. Нервы Хунсага все-таки не выдержали, он подскочил на месте, точно ошпаренная кошка, и готов был устремиться к двери. Но и мертвец вдруг прыгнул вперед. И, как змея в броске, вцепился перепачканными в земле пальцами в щиколотку Хунсага.
Будь он живым, Хунсаг легко стряхнул бы его с себя — все же десяток лет посвятил обучению шаолиньскому кунг-фу. Но в хватке мертвеца было что-то такое… усыпляющее, обезоруживающее, что-то, от чего Хунсаг вдруг почувствовал себя мухой, увязшей в медовой лужице. Как будто бы яд, парализующий волю, сочился из холодных твердых ладоней.
Обмерший, растерявшийся Хунсаг просто смотрел на то, как мертвец, цепляясь за его ноги, пытается встать.
«Бобогото меня подставил! — мелькнула мысль. — Не собирался он ничему меня учить! Подставил меня, хитрая тварь…»
* * *
Удивленно и недоверчиво Марк рассматривал фотографию Жанны Колос, главного редактора газеты «Слухи и сплетни», которую нашел на интернет-сайте.
Ангелина, как только они вернулись от Ефросиньи, настояла, чтобы он сразу зашел с мобильного телефона на сайт, списал номера редакции и позвонил корреспонденту, Савелию Миронову, чью визитку им вручила старуха.
И вдруг такое.
Жанна.
Через столько долбаных лет.
В расплывшемся, как клякса, и пористом, как свежий хлеб, лице почти невозможно было узнать ту, которую — веселую, всегда чуть пьяную, наглую — он когда-то прижимал к себе, чтобы поцеловать рыжий завиток возле маленького розового уха.
Правда, Жанна и тогда была «в теле» — крепко сбитая, сочная, поспевшая, тугая и аппетитная. Да еще и в крови ее бурлила независимость чистейшей высочайшей пробы: плевать она хотела на так называемые идеалы красоты и стандарты, придуманные маркетологами, продающими антицеллюлитный крем. У Жанны был аппетит молодой здоровой женщины. Гурманом она не являлась и ничуть не стеснялась своих плебейских вкусов. Завтракала омлетом из четырех яиц и блинчиками с джемом, на ланч забегала в закусочную быстрого питания, где покупала несколько гамбургеров и ванильный молочный коктейль, потом в ход шли конфеты и жевательный мармелад, который она отправляла в рот в огромных количествах. Завершал ее день сытный ужин с непременным десертом — особенно обожала прессованные взбитые сливки, упакованные в непрозрачные разноцветные бутыли. Жанна покупала их ящиками.
Притом она вовсе не была банальной обжорой, приросшей задом к уютному плюшевому дивану. Нет, ее раблезианский аппетит распространялся и на прочие области жизни. Жанна пила жизнь ведрами, и новые впечатления не выматывали ее, а напротив — давали резервную энергию. Она искренне, всей душой любила мир, в котором ей суждено было родиться, во всех его проявлениях — светлых и темных. Марку никогда больше не встречались подобные люди, в сердце которых словно всегда было распахнуто окно, предназначенное для всех подряд. Жанна любила людей, искренне интересовалась ими — и теми, кто был допущен в ее ближний круг, и просто случайными попутчиками. Будучи отчасти снобом, Марк находил большинство людей скучными, Жанна же считала, что все зависит от угла зрения. Надо только подобрать правильный ракурс, и любой человек засияет, как райский павлин.
А еще Жанна была единственной из знакомых ему женщин, кого украшала вульгарность. Он помнил их первую встречу: познакомились они на вечеринке в каком-то кабаке. Вокруг — почему-то сплошь сдержанно одетые девушки в сером, на фоне которых Жанна в красном кожаном платье и кружевных сапогах выглядела дивой. Помнил Марк и свое первое впечатление: как не мог отвести глаз от этой нахалки и все думал, проститутка она или просто любительница провокаций. В конце концов Жанна не выдержала, подошла к нему сама и заявила, что мужчины, которые рассматривают ее искоса, кажутся ей трогательными, и, мол, хорошо, что он не боится выставлять напоказ то, что иные самцы обычно стыдливо прячут в тени, — застенчивость. Марк и опомниться не успел, как уже пил текилу с ней на брудершафт. А через полчаса Жанна перестала казаться ему жалкой и вульгарной. У нее обнаружились живой ум, отличная реакция, сочный смех и столько энергии, что казалось, будто она напитывает неиссякаемым солнцем все вокруг. С ней хотелось находиться рядом. Кружиться в ее орбите, на которую она добродушно запускала всех претендующих.
В то время у Марка была девушка — студентка Щуки, красивая и тихая, носившая необычное имя Элеонора. Пройдет десять лет, и он увидит ее лицо на обложках всех существующих журналов сплетен. Но в те годы его подружка даже не считалась подающей надежды, и в театральное училище ее приняли за классическую славянскую красоту. В окружении Марка считалось, что с девушкой ему повезло, и даже его циничные друзья советовали «жениться, пока из-под носа не увели». Однако Марк с легкостью променял воспитанную и умную Элеонору на ветреную хабалку Жанну.
