— Извините. — На лицо женщины вернулась ласковая улыбка, что теперь скорее пугало, чем расслабляло. — Мы не разрешаем пользоваться никакой техникой. Нам огласка не нужна.
— Но… — Марк посмотрел на обломки аппарата. Между прочим, недешевого. — Как вы можете так…
— Да бросьте! — в открытую рассмеялась Лада. — Вы же пришли не просто в гости. Я, конечно, могу еще какое-то время притворяться, что я — обычная крестьянка, а вы — просто заблудились в лесу, только что-то мне это не очень интересно.
— Тогда… кто же вы? — Ангелина облизала пересохшие губы.
— Лекции читать на ночь глядя мне тоже неохота. Мы поступим так. Я отведу вас в один из пустующих домов и действительно напою чаем. А утром вам объявят, для чего вы нам пригодитесь. — Подумав, женщина вполголоса добавила: — Или почему не пригодитесь вовсе. Бывает и такое… Ступайте за мной.
Но никто не тронулся с места.
Ангелина думала: ну и пусть, ну и пусть… Если даже я не смогу увидеть Дашу, то хотя бы повторю ее судьбу…
Марк думал: зачем, зачем, зачем я послушал эту ненормальную, почему не дождался рассвета, как собирался? Что с нами теперь будет? И еще он подумал о том, что в моменты, когда смерть подходит к человеку особенно близко и даже как будто бы гладит мягкой меховой лапой по щеке, почему-то особенно хочется жить…
Лада же думала: Хунсаг будет доволен. Мужчину, скорее всего, отбракуют, зато женщина еще ничего. Как минимум, она сможет родить, а это важно. Хунсаг как раз на днях говорил, что деревне нужны новые матки и новые дети. Скоро будет построен еще один дом, большой, специально для тех, кого приведут, чтобы рожать…
И никто из них троих не понял, что конкретно произошло и в какой момент началось.
Сначала они услышали приближающийся шум — тарахтение мотора, хотя ни одно моторное средство не могло пробраться в такую глушь. Потом в небе показался красный огонек. Наконец стрекот стал уже таким громким, что из домов начали выходили люди. Выходили — и растерянно смотрели на ночное небо. Были среди них и мужчины, и женщины, и несколько детей. Некоторые выглядели обеспокоенными и напуганными, другие смотрели на небо в блаженном отрешении, как будто ожидали не вертолет, очертания которого уже можно было разглядеть, а древнее крылатое божество, которое спустится и сложит у их ног свои перепончатые крылья.
Их было много, жителей странной лесной деревни, десятки. И все были одеты в светлые, просторные льняные рубахи.
И вдруг небо осветил огненный всполох. Секунда — и кто-то завизжал, кто-то упал на землю и закрыл голову руками. Загорелась раскидистая береза, которая простояла на своем месте, должно быть, целую сотню лет. Вертолет опустился ниже, из него выбросили веревочную лестницу. Пламя перекинулось с дерева на крышу ближайшего дома.
«Жанна… — понял Марк. — У нее всегда было чутье зверя. Она поняла, что времени нет, и решила лететь. Нашла где-то вертолет — ночью, всего за каких-то два часа. Она всегда была такой…»
Поляну заволокло синеватым дымом.
Марк вдруг понял, что Ангелины рядом нет.
Из вертолета спускались люди — мужчины в темном, которые действовали быстро и слаженно, как солдатики из компьютерной игры.
Кто-то сбил Марка с ног, но перед тем, как плашмя упасть на землю, он успел заметить женщину — немолодую, полную, рыжую, в чем-то предсказуемо и неуместно красном. Потом сознание оставило его.
* * *
Столяр из деревни Камыши, у которого Нина, бывшая сельская учительница, заказала гроб, смотрел на нее странно. Он прекрасно знал эту женщину, знал, что та спилась после исчезновения мужа и что никто из ее близких в последнее время не умирал, поскольку иных близких, кроме погибшего мужа, у нее не водилось.
Но Нина стояла перед ним, серьезная и деловая, с кошельком в руках, готова была платить. И притом многого не требовала.
Сколотить гроб — дело плевое. Брус есть, он за один вечер управится. Местные обращались к нему часто, не желая переплачивать в похоронных агентствах.
Конечно, столяр спросил — зачем, мол, дамочка, вам потребовался столь странный предмет. Но взгляд Нины был красноречивее любого ответа. Посмотрела бывшая учительница так, что мужик сразу понял: если много болтать, не видать ему легких денег.
У столяра имелся личный автомобиль — старенькая «Газель» с проржавевшими дверьми. Следующим вечером он доставил гроб — простой, из светлых досок — к ее дому, когда уже стемнело, как заказчица и просила. Нина заплатила еще триста рублей и попросила занести гроб в дом, поставить на обеденный стол.
— Разве ж можно? — возмутился было мастеровой, но снова наткнулся на красноречивый взгляд.
Триста рублей, по его меркам, — весьма солидная сумма. Столяр радостно прикинул, что теперь купит жене купальник, который та давно выпрашивала. Однако когда он втаскивал гроб в дом, ему было не по себе, жутковато.
В Нининой гостиной оказалось чисто убрано, а из угла исчезли все иконы и церковные свечки. Мужик поежился. И даже слегка пожалел, что согласился выполнить странный заказ. Когда Нина наконец отпустила его, столяр почувствовал несказанное облегчение. Обратно он гнал на всех парах, старенькая «Газель» дребезжала на кочках.
Оставшись одна, Нина опрокинула стопку ледяной водки, выкурила сигарету. Вопреки ее ожиданиям, страха не было. Только решимость. Теперь, стоя перед пахнущим свежеструганым деревом гробом, женщина удивлялась, что не догадалась сделать это раньше. Мучилась столько времени…
Она постелила в гроб одеяло, положила свою любимую подушку в белой кружевной наволочке. Наволочка была из прошлой жизни, в которой Нина чувствовала себя красивой женщиной, а не медленно разлагающимся организмом, в котором отмерли все ощущения, кроме страха. Переоделась в чистое белье — длинную белую рубаху. Повязала голову платком. Сняла нательный крестик. И вздохнула: жаль, нельзя взять с собою крестик и иконку.
То есть Нина не была абсолютно уверена, что нельзя. Но ведь в народе всегда, вспоминая о нечистой силе (а как еще назвать мертвеца-шатуна?), говорили, что крестики и иконки — защита.
А защищаться Нина не намеревалась.
Наоборот — она твердо решила сдаться. И покончить с этим навсегда.
Женщина распахнула обе двери, потом выпила успокоительных капель. Сильных транквилизаторов у нее не было, но капли — все же лучше, чем ничего. Выключила в доме свет, вскарабкалась на стол и улеглась в гроб, сложив руки на груди.
Какое-то время и лежала так, прислушиваясь к тишине. А когда настороженно прислушиваешься, воображение начинает подсовывать иллюзии. Нине мерещились и тяжелые шаги, и хриплый стон, и скрип старой двери, и мерное причмокивание. В один момент ей стало так страшно, что захотелось выпрыгнуть из гроба, добежать до дверей, запереть их, спрятаться в подвале и — как обычно — плакать там остаток ночи. Нина уговорила себя остаться недвижимой, более готовая лишиться жизни вовсе, чем провести ее остаток в страхе, которому конца и края не видно.
