Нина не знала, сколько точно времени прошло. И она даже задремала. А когда в следующий раз разомкнула веки, за окном уже светало.
Не пришел, подумала женщина.
Ей было холодно. Платок душил — Нина нарочно повязала его туго, чтобы ее челюсть не упала, когда все закончится. Кто знает, когда ее нашли бы. Почему-то ей не хотелось, чтобы ее хоронили в закрытом гробу.
Не то чтобы Нина часто представляла собственные похороны, скорее в голове была смутная картинка: она лежит на белом нарядном одеяле, а вокруг собрались соседи. И на их лицах умеренная печаль (ну а что по Нине тосковать всерьез, если с ней едва здоровались, когда была жива, а в последние годы вообще брезговали ею, пьющей?). Может быть, придут бывшие ученики. В школе Нину всегда любили. Может быть, кто-то напечет блинов, а старуха Ефросинья принесет ароматную кутью. Во главе стола поставят портрет, на котором Нина молода, хороша собой и с ямочками на щеках. И будет у жителей Верхнего Лога спокойный мирный вечер у самовара — сначала скупо вспомнят Нину, а потом начнут говорить за жизнь, и кто-нибудь поссорится, а кто-нибудь помирится. Это будет хороший вечер, ясный и светлый… Закрытый гроб, в котором лежит мертвец с перекошенным от ужаса лицом и распахнутым в последнем крике ртом, не вписывался в идиллию.
Небо из темно-серого стало светло-серым, и Нина, которая, как ни странно, чувствовала себя прекрасно отдохнувшей (впервые за много месяцев), уже собиралась встать.
— Вот позор-то будет… — вслух пробормотала она. — Столяр всем расскажет о гробе. Расскажет, как пить дать. На меня будут смотреть странно… А, да и пусть. Да и пусть!
И когда она произнесла последнее «да и пусть», входная дверь вдруг хлопнула. Должно быть, ее закрыл сквозняк, но Нинино сердце подскочило к горлу. В голове запульсировало, как будто бы сама душа стучала в виски, истерически выкрикивая: «Выпусти меня! Выпусти меня, пока не поздно! Дай мне улететь!»
Это был не сквозняк. Женщина различала шаги — тяжелые, медленные. Как будто человеку трудно идти.
Тот, кто вошел в ее дом, точно знал, где она находится. Не пошел ни в сени, ни в светелку, ни в пустую комнату, в которой Нина хранила всякий хлам.
Когда она придумала свой план, когда покупала гроб, когда ложилась в него — твердо знала, что глаз открывать не будет. Что бы ни случилось. Такая вот инфантильная защитная реакция — как малыш закрывает глаза ладошками, когда не хочет, чтобы его нашли.
Но Нина и подумать не могла, как это будет трудно.
Как трудно и страшно будет слышать сопровождающиеся мерными хриплыми выдохами тяжелые шаги, вдыхать наполнивший комнату тошнотворный запах гниения и влажной земли…
Нина лежала в гробу, и ее руки тряслись.
Внезапно шаги стихли. Ни хрипа, ни выдохов женщина тоже больше не слышала. И не чувствовала мертвого Бориса рядом с собой — почему-то он не стал подходить к гробу, остановился поодаль.
Минуты шли, показавшись бесконечными.
Так прошло, должно быть, четверть часа.
Ничего.
И Нина не выдержала.
Осторожно открыла глаза, несколько секунд смотрела в потолок, прислушиваясь к биению собственного сердца, а потом медленно подняла голову.
Она сразу увидела Бориса. Тот стоял в нескольких метрах — серая кожа, тусклая борода, пустой рукав и ничего не выражающий взгляд, упершийся в ее лицо. Покойный муж слегка покачивался — стоять ему было трудно. Казалось, Борис чего-то ждет.
И в тот момент, когда их взгляды встретились, он вдруг описал уцелевшей рукой круг в воздухе и, напружинив ноги, прыгнул вперед. У него были повадки зверя. Люди не могут так резко и далеко прыгать, разве что мастера кунг-фу после многолетней подготовки. Он прыгнул и оказался прямо возле гроба. Тогда Нина закричала, но горло ее как будто кто-то пережал, и крик получился немой.
Борис резко выбросил руку вперед, и пахнущая тленом и болотом мертвая ладонь накрыла лицо женщины…
* * *
Даша села на землю и в ужасе закрыла лицо руками.
Странное у нее было чувство — как будто крошечный испуганный человек заблудился в темном лабиринте, притом что и человеком, и лабиринтом являлась она сама.
Послышался спокойный голос Хунсага:
— Даша, сделай, что я тебе скажу. Помнишь, я учил тебя красть энергию?
Девочка машинально кивнула. Вокруг горели дома, бегали люди, а Хунсаг вел себя так, словно был учителем, объясняющим у доски новый материал.
— Настройся на него. — Он едва заметно кивнул в сторону взволнованного незнакомого мужчины с перепачканным землей лицом, одетого в разодранную джинсовую куртку. — Я буду тебе помогать. Используй огонь, его силу. У тебя все получится. Настройся и пей.
Даша подчинилась. Как ни странно, все получалось легче, чем на занятиях, — пить чужую жизнь было естественно, как будто ребенок сосет материнское молоко. Талантливая ученица почти видела золотой луч, протянутый от макушки побледневшего мужчины к ее ладоням, хотя в реальности никакого луча, конечно, не было. Хунсаг смотрел на нее с удовлетворением, и его одобрительный взгляд, как всегда, превратил ее в веселую таксу, размахивающую обрубком хвоста. Даша чувствовала, как к щекам приятно приливает румянец, а пропахший гарью воздух становится сладким, словно они находятся не в горящей лесной деревне, а среди нехоженых высоких гор. В желудке ощущалась приятная сытость, будто она только что съела теплых оладушков с медом, хотя в реальности даже позавтракала едва-едва, а день уже клонился к закату.
И вдруг что-то случилось. Даша была целиком погружена в поддержание невидимой связи между собой и незнакомцем и не поняла, что могло ей помешать. Но словно взрывная волна отбросила ее прочь, и она упала плашмя, а когда нашла силы приподняться, ни Хунсага, ни незнакомца рядом не было.
Зато были они, другие.
Поляну медленно заполнял синеватый горький дым — в ее глаза и горло будто швырнули горсть толченого стекла. Всматриваться в пространство было трудно, поэтому Даша сперва приняла их за колебания клубов дыма. Но когда они подошли ближе, все-таки рассмотрела, отшатнулась и поползла назад, пытаясь встать на ноги. Наконец ей это удалось. Но она успела сделать лишь несколько неуверенных шагов в сторону леса и остановилась — там тоже были они.
Они шли медленно, тяжело переставляли ноги. Лица их были одинаково равнодушными, слабые шеи не могли удерживать голову ровно. У кого-то голова безвольно упала на грудь, и им приходилось смотреть исподлобья своими тусклыми белесыми глазами. Это было так жутко, жутко… Какая-то женщина в полуистлевшем платье уронила голову на плечо, и челюсть ее съехала в сторону, чуть обнажив крупные желтоватые зубы. У живых людей зубы поблескивают, смоченные слюной, у нее же были сухие, матовые. У другой женщины длинные спутанные волосы, тусклые и похожие на паклю, почти целиком закрывали лицо, но кажется, ей не требовались глаза, чтобы идти в правильном направлении, — она передвигалась с той же скоростью, что и остальные.
