— Разве могут мучиться мертвецы?
— Могут. Просто… не так, как люди. Мертвец, получивший кусочек чужой силы, так и будет шататься неуспокоенным. Пока не найдет того, кому можно силы передать.
— Человека?
— Не любого, — помотал головой бобогото. — Человек должен быть либо восприимчивым, умеющим впускать в себя мир, либо практиком, как ты. Либо — в некоторых случаях — ребенком. Оживленные мною мертвецы шатаются, пока не находят такого человека. Могут подойти к каждому встречному, но если поймут, что тот не подходит для передачи силы, просто уйдут прочь.
— Выходит, они безобидны? — с некоторым разочарованием спросил Хунсаг.
— Хм, как сказать, — усмехнулся бобогото. — Если бы ты мог видеть свое лицо десять минут назад, ты бы так не говорил. Страх смерти — самый древний человеческий страх, существующий на уровне инстинкта. Люди подсознательно боятся всего, что связано со смертью. А если видят воочию вышедшего из могилы мертвеца, то, как правило, не успевают и понять: тот пришел, чтобы отдать им то последнее, что мешает ему присоединиться к Вечности, его ожидающей. Что ж, я считаю свою миссию законченной. Договор я выполнил, поэтому теперь убирайся прочь.
— Подожди, а разве ты не научишь меня?.. — возмутился было Хунсаг. Но, встретившись с колдуном взглядом, осекся и замолчал.
— Нет, — спокойно произнес бобогото. — Ты все видел своими глазами. Если тебе хочется этим заниматься, ты найдешь возможность и способ. Уходи.
Пожав плечами и не попрощавшись, Хунсаг повернулся к колдуну спиной. В хижине было так душно, что ему и самому хотелось поскорее выйти на открытое пространство и расправить легкие глубоким вдохом. На улице уже светало. За эти недели Хунсаг успел полюбить африканские рассветы, однако больше ему здесь делать нечего.
— Ты мертвый, Хунсаг, — услышал он тихий голос за своей спиной.
Бобогото тоже вышел на улицу.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты пустой. Совсем пустой. Ты настолько озабочен саморазвитием, что всю душу потратил на то, чтобы научиться фокусам. Вместо того чтобы познавать законы Вселенной, как и положено человеку с твоими данными, ты эгоистично мечешься от одного духовного наставника к другому. Но хватаешь по верхам. Я тебя знаю, я тебя прочитал.
— Мертвы те, кто живет машинально, — возразил Хунсаг, не глядя на колдуна. — Те, кто не понимает, какой подарок получили, родившись. Убивают свой организм неподходящей пищей и сидячей работой, растрачивают себя на нервотрепку и суету.
— Даже они более живы, чем ты, Хунсаг… По крайней мере, у них есть шанс, ты же настолько окостенел в своих предрассудках, что вряд ли выкарабкаешься. Ты даже более мертвый, чем тот человек, которого ты только что оставил за своей спиной. Имени которого даже не спросил, покупая его тело у его же матери.
— Мне трудно запоминать ваши дурацкие африканские имена, — с ухмылкой ответил Хунсаг, спиной чувствуя, как волна холодного бешенства накрывает колдуна с головой. — Ты вроде бы велел мне уйти, а сам пристаешь с разговорами.
Секунду помолчав, колдун тихо произнес:
— Уходи. И если когда-нибудь настанет день, который заставит тебя вспомнить мои сегодняшние слова…
Окончания фразы Хунсаг не слышал, быстро удаляясь от колдуна. Голова и ноги были легкими, ему хотелось взлететь над потрескавшейся глиняной дорожкой и воспарить к светлеющему небу. Он шел по стране, в которую больше никогда не вернется, и мысли его уже были далеко — среди кудрявоголовых северных берез да темных раскидистых елей.
Никто не сможет ему помешать.
Это будет просто. С его-то опытом и с его силой!
У него все обязательно получится. Он создаст войско — войско мертвых. И позволит им свободно ходить по лесам. Сделает так, что некоторые люди их увидят. Напугать людей до смерти — нетрудно, ведь люди в большинстве своем так банальны, что скулы сводит, как от болотной брусники. Для большей убедительности он организует убийство — желательно как можно более кровавое. И чтобы рядом видели мертвых, его бессловесных солдат.
Конечно, было бы намного удобнее, если бы сами мертвые могли убивать по его приказу.
Но и так сойдет.
Он и его идеальный мир будут неприкасаемы.
Хунсаг перебирал в памяти лица — лица жителей лесного поселения.
«Кто из вас умрет, чтобы помочь мне научиться это делать? — думал он. — Кто из вас будет первым?»
* * *
Даше было холодно — десятки окаменевших мертвых рук, за нее ухватившихся, как будто излучали ледяную сырость темного склепа. Девочка закрыла глаза, мечтая отключиться, потерять сознание, увидеть какой-нибудь сон — возможно, последний в ее жизни. Ну и что, пусть ее последнее земное впечатление будет фальшивкой, пилюлей, подкинутой сердобольным подсознанием…
Но у нее никак не получалось стряхнуть с себя реальность. И вот что странно — вроде бы у нее стало больше сил. Как будто кто-то невидимый влил в нее витаминный коктейль, и кровь бодрее потекла по жилам, и в голове немного прояснилось, и захотелось распрямиться и куда-нибудь побежать, пусть даже бесцельно, не ради места финиша, а ради самого процесса бега. Даша поняла, что больше не может держать глаза закрытыми, и даже, кажется, больше не чувствует сковывающего суставы страха. Остались лишь волнение и легкая тревога… Зато появилось предвкушение чего-то хорошего.
Девочка удивленно распахнула глаза, и в первый момент ей показалось, что ничего не изменилось, — она по-прежнему полулежала на земле в облаке смрада, источаемого десятками мертвецов, которые тянули к ней бледные руки.
Руки их были везде — на ее щиколотках, запястьях, бедрах, на ее шее, затылке, талии. А за спинами ближних толпились другие, как будто ожидающие своей очереди, и их пальцы тоже тянулись к ней. Кто-то из них даже, кажется, нетерпеливо рычал, но это был не рык голодного зверя, а нечто похожее на шумный хриплый выдох человека в агонии, в горле которого клокочет вязкая слизь.
Странным было и то, что время шло, но ничего жуткого — на что неоднозначно намекают мрачные сказки о вампирах, упырях и прочей нежити — не происходило. Она по-прежнему сидела на земле, окруженная мертвецами, которые тянули к ней ладони, и те, которым удавалось прикоснуться к ней, просто замирали, не ослабляя хватки. Никто не пытался прокусить ее кожу, найти высохшими зубами пульсирующую венку на шее. Да и страх потихоньку отступал, как выползший из оврагов утренний туман под первыми лучами солнца. Даша поймала себя на мысли, что теперь может рассматривать мертвецов без содрогания. Даже больше — лица некоторых из них кажутся такими измученными, что почти вызывают сочувствие.
И вдруг она обратила внимание — маленький мальчик, ребенок, который несколькими минутами раньше подполз к ней сбоку и цепко ухватился за нее, теперь лежал чуть поодаль, лицом вверх и раскинув руки. Он больше не выглядел монстром — это был просто несчастный мальчик, которому не повезло так рано умереть. Глаза его были закрыты, в длинных пушистых ресницах запутался ветер, бледные до синевы щеки ввалились, грудь выглядела впалой, как будто некое чудовище наступило на нее, оставив след.
