Марк с ужасом перевел взгляд на вздернутый нос в веснушках, потом — на зеленые, в длинных белесых ресницах глаза. Вера. То есть… Верины черты на чужом, взрослом лице. Так могла бы выглядеть ее мать, которую Марк никогда не видел, — Вера упоминала о ней мало и скудно. Кажется, там была какая-то некрасивая история с побегом из дома и прочим фрейдистским водевилем.
Пять лет прошло с тех пор, как он видел Веру в последний раз. И все эти годы девушка стояла перед его глазами, как будто и не пропадала вовсе, — ее мальчишеская узкая спина, на которой все ребрышки пересчитать можно, смешинки в ее глазах, которые сохранялись, даже когда она злилась и плакала, острое худенькое личико с высокими скулами. И вдруг эта женщина — такая взрослая, расползшаяся вширь, как убегающее из кастрюльки тесто, с потухшим взглядом, вялым ртом, круглым бабьим животом и двойным подбородком.
Марк услышал тихий смех — неприятный, наигранный. Так смеются люди, которым на самом деле не смешно.
Он тряхнул головой и осмотрелся. Ему все еще было нехорошо, но шок как будто вспорол внутренний карман с резервными силами. Марк поднялся с колен, пошатываясь и держась за бок.
Смеялся темноволосый.
— Да, это она, — спокойно сказал незнакомец. — Мать моих детей.
— Что? — пробормотал Марк. — Никогда не поверю, чтобы Вера…
— Расслабься, она мне больше не нужна, потому что пуста и уже свое отработала. Она родила мне пятерых.
— Пяте… — Марк осекся, потому что вдруг встретился взглядом с женщиной.
Сначала Вера выглядела столь же рассеянно отстраненной, какой сюда пришла. Постепенно лицо ее оживилось, сонное выражение сменилось радостью, но потом она ощутила страх. Вера смотрела на Марка и не знала — подойти ли, остаться ли в стороне, поможет ли ее присутствие или, наоборот, ускорит его смерть. Конечно, она сразу оценила ситуацию, поняла, что происходит. Видела и Хунсага, у которого был вид кошки, загнавшей в угол мышь, и Дашу, которая стояла чуть поодаль, вытянув ладони в сторону Марка, — губы девочки становились ярче, на щеках вспыхнул сытый румянец.
Вера перестала ждать этого мужчину настолько давно, что почти забыла о том, что он вообще когда-то был в ее жизни. Хотя иногда Марк ей снился — и это были тоскливые сны, которые наутро хотелось побыстрее стереть из памяти. И вот он стоит совсем рядом, в десяти метрах, почти не изменившийся, бледный только…
Все прошедшие годы Вера жила без зеркала и не могла оценить наверняка, насколько темная душная тюрьма, в которой она каждый год рожала детей, разрушила то, к чему всегда относилась с равнодушием, — ее тело. Однако конечно же видела свои отяжелевшие и ставшие бугристыми бедра, видела свой потерявший форму измочаленный живот, сухую кожу. Вера не питала иллюзий, что могла остаться красивой.
Но вот взгляды ее и Марка пересеклись. И вдруг ей пришла в голову мысль, мещанского характера которой она, выше всего ставившая любые проявления свободы, устыдилась бы прежде. А что, если Марк смотрит на нее и жалеет о том, что ему пришлось пережить, чтобы ее найти? Он помнит другую женщину — тонкую, беззаботную, с хрустальным смехом. Ту, другую, он искал и ради той, другой, рисковал. А нашел — растрепанную толстую бабу с тяжелым взглядом…
Марк же неотрывно смотрел на ее лицо, и ему казалось — он понимает, о чем Вера думает. Та всегда была для него как открытая книга. Как язык романской группы — простой и мелодичный. А сейчас смотрел на Веру и не верил, что ее взгляд, раньше прямой и дразнящий, может быть таким. Отчаяние, страх, покорность обстоятельствам, нежелание и неумение бороться, отрицание боли, отсутствие каких-либо надежд — вот что было намешано в этом взгляде.
И неожиданно для самого себя Марк почувствовал такую злость, такое желание убить того, кто заставил Веру смотреть на мир вот так, что, не до конца осознавая происходящее, вдруг ринулся вперед. На темноволосого. Перед глазами стояла красная пелена, Марк слышал рык, похожий на крик голодного атакующего зверя, но не мог понять, доносится ли он извне или извергается его собственными, побелевшими от ярости, губами.
Хунсаг не ожидал ни такой скорости, ни такой смелости, ни такой прыти. Расслабленный жалким видом противника, он не успел подготовиться к нападению. Девяносто килограммов живого веса опрокинули его на землю. Прежде чем Хунсаг успел сориентироваться, вынырнуть из-под противника, оглушить его, опустив на темечко кулак, а потом нанести смертельный удар ребром ладони по шее, кулак Марка ударил в его живот, в самую точку под ребрами.
Не так просто было поразить Хунсага — мускулы его были железными, а тело — закаленным и гибким. Многие годы он посвятил тому, чтобы стать сильным противником в любой драке. Искусству вести бой он обучался в Азии (в Японии, Китае, Корее, Таиланде). Но в ударах Марка было что-то такое… нечеловеческое. Как будто сама ненависть била его, как будто все темные силы Вселенной стояли за спиной его противника.
В памяти мелькнуло, как один китайский старик, который внешне выглядел миролюбивым белобородым улыбчивым дедулей (но только до того момента, как на глазах у Хунсага тот в клочья порвал разъяренного быка, наглядно показывая, как должен вести себя воин), сказал ему: «Если ты вкладываешь в прикосновение всю любовь мира, то человек, к которому ты прикасаешься, непременно тебя полюбит. Если же вкладываешь в удар всю ненависть мира, твой противник умрет».
Нет, умирать Хунсаг не собирался. Это было бы смешно — прожить его жизнь и сдохнуть от удара разъяренного менеджера, рыцаря жалкого образа. Конечно, он пришел в себя, пусть и не сразу. Конечно, его змеиной гибкости хватило на то, чтобы вынырнуть из-под Марка. Но едва Хунсаг успел занести руку, как за его спиной раздался почти весёлый женский голос:
— Ах, вот они где прячутся! Ну ты и гад же… Ребята, давайте!
Последним, что Хунсаг увидел, было слишком ярко накрашенное лицо немолодой, толстой рыжей женщины, одетой как трансвестит. В лесу она смотрелась неуместно: на ней были красный кожаный плащ и блестящие сапоги на каблуках. А позади нее стояли три круглолицых молодых паренька, и каждый сжимал в руках боевой автомат. Прежде чем Хунсаг успел что-то сделать — лишить их воли, сбить с ног, очаровать рыжую женщину и сделать ее своей пешкой, — в его животе будто взорвался фейерверк. Больно не было. Но он сразу понял: это — все. Накрыл живот ладонью, почувствовал, как пульсирует горячая влага. Вдруг ощутил мягкий удар земли — он и сам не заметил, как упал. Увидел небо над головою.
Хунсаг всегда знал, что в последние свои минуты не будет отчаянно цепляться за жизнь. А встретит свою смерть вежливо и уважительно, как встречают ее воины и философы, — возьмет ее под руку и храбро пойдет по указанному ею пути. Он всегда много думал о смерти. Ему было скорее любопытно, чем страшно. И сейчас Хунсаг ждал — как ребенок, который с предвкушением разворачивает рождественский подарок. Следил за дыханием, смотрел на темное небо и старался осознанно поймать момент, когда малозвездная темнота вонзится в его глаза, чтобы заполнить все существо. И самое главное — ждал прихода священного мгновения, когда то, что люди называют душой, покинет храмовые покои его тела.
