Почему она шла за ним?
Было около одиннадцати вечера, небо ясное, надкушенная луна лила тусклую ртутью на верхушки елей. Ладе совсем не было страшно, даже несмотря на странный антураж: молчаливый неулыбчивый незнакомец, лес, ночь. Наоборот, рядом с ним она чувствовала себя надежно защищенной.
Долго ли шли, Лада не помнила. Да и что было потом, вспоминалось нервным пунктиром. Ее уронили на мох, теплый и влажный, луна плясала канкан над головой, горячее дыхание мужчины пахло смолой и патокой. Девушку словно терзала стая волков, она чувствовала на теле десятки рук, хотя мужчина был один. Треск ткани, сбившееся дыхание, глухой вскрик, с утробным бульканьем вырвавшийся из горла, дугой выгнутая спина, влага на бедрах, соль и мед на губах, горячий пульс в висках… А в какой-то момент Лада разглядела лицо мужчины — глаза его были странно пусты.
Она пришла в себя утром. Во рту было сухо, больно ломило спину, и почему-то хотелось плакать. Как будто ей душу вспороли и выпотрошили внутреннее солнышко. Девушка и заплакала — беспричинно, горько, как ребенок.
Кто-то потрепал ее по плечу. Вздрогнув, Лада обернулась и обнаружила, что ночной мужчина все еще рядом. Сидит, прислонившись спиной к березе, смотрит пристально и серьезно. И вот что удивительно: Лада вся помятая — сухие травинки в спутанных волосах, порванное платье, под ногтями земля, на ляжках запекшаяся кровь, а он — аккуратно причесан, свеж, и рубаха словно только что поглаженная.
— Пойдешь со мной? — спросил мужчина буднично.
И Лада сначала машинально ответила: «Да!» — а только потом уточнила: когда, куда и кто он, собственно, такой.
— Меня зовут Хунсаг. Пока этого достаточно.
— Как? — округлила прояснившиеся глаза Лада. — Что за имя такое странное?
— Уж какое есть, — скупо усмехнулся он. — Так пойдешь? Или я зря здесь время трачу?
— А… Что же я своим скажу?
— Ты им напишешь. Позже.
— А мы… далеко поедем?
— Не очень. И не поедем, а пойдем. Пешком.
Лада закусила нижнюю губу. Если пешком, стало быть, это совсем рядом. Значит, близко к своим — к маме, сестрам, подруге Галине. Она сможет вечером сбегать домой и предупредить. И тогда никакого письма не понадобится. А ему можно ничего и не говорить, Хунсагу-то. Вон как смотрит — вроде бы и ласково, а с холодком.
Вот все удивятся, когда она расскажет! Все это так на сказку похоже, даже не верится. Только вот… В сказках-то принцы встают на одно колено и предлагают сердце и полцарства еще до того, как по ляжкам будущей принцессы потечет кровь.
— Женой моей будешь, — словно мысли ее прочитав, сказал Хунсаг. Сказал утвердительно и ни капельки не волнуясь.
Лада поднялась с земли и одернула порванную юбку.
— Где же ты живешь? В деревне или в городе? Как я появлюсь там в таком виде?
— Не переживай. Тебе больше не придется заботиться о таких вещах. Я это беру на себя.
Напружинив длинные сильные ноги, он одним точным кошачьим движением поднялся с земли. И Лада пошла за ним. Попыталась еще о чем-то расспросить, но мужчина не ответил, только ускорил шаг. Шел он немного быстрее Лады — так, что девушка не могла догнать его и пойти рядом. До самого вечера она больше не увидела его лица — только затылок и спину.
Двигалась Лада в каком-то оцепенении, не мечтая и не предвкушая, полностью отдалась ходьбе, мерному своему дыханию. И только когда покрасневшее солнце коснулось еловых верхушек, вдруг осознала, что идут они целый день, без отдыха, а вокруг все тот же лес.
И снова странный спутник словно прочитал ее мысли. Хунсаг остановился так резко, что Лада, споткнувшись, налетела на его спину.
— Здесь, за теми березами, есть родник. Можно попить. У нас есть четверть часа, потом придется идти дальше.
— Но я устала! — возмутилась Лада. — Я голодная! Если бы ты сказал, что это так далеко, я бы лучше машину наняла. Заодно и вещи мои сразу перевезли бы.
Лицо Хунсага оставалось непроницаемым.
— На машине к нам не проехать. А если устала… Подойди, сейчас все пройдет.
Лада доверчиво сделала шаг вперед, он протянул руки, и длинные смуглые пальцы запутались в ее волосах. Девушка и понять ничего не успела, как голова ее вдруг взорвалась оранжевым фейерверком боли. У нее перехватило дыхание. Никогда Лада не испытывала ничего подобного — ни когда, упав с лошади, сломала руку в двух местах, ни когда, неловко споткнувшись, вылила на ногу кастрюлю кипящего варенья (шрамы на всю жизнь остались, и на клубничное варенье она смотреть без гримасы не могла).
«Заманил в глушь… Убить меня хочет… Поверила, идиотка…» — пронеслось в голове.
Но боль отступила так же резко, как и появилась. Прояснившийся взгляд уткнулся в спокойное лицо мужчины. Лада открыла было рот, чтобы выпустить на волю накипевшее: совратил, завел неведомо куда, жаждой и голодом уморил! Но Хунсаг опередил ее:
— Больше ведь нет усталости, правда?
И прислушавшись к себе, девушка с удивлением поняла, что он прав. В гудевших ногах вдруг появилась такая легкость, точно из лодыжек выросли невидимые крылья. Хотелось бежать вперед, бездумно и весело, как ребенку, для которого цель — не конец пути, а сам факт непрерывного движения. В животе было тепло и тяжело — голод с испуганным реверансом отступил.
— Как же так? — изумленно прошептала Лада.
И тогда Хунсаг наконец ей улыбнулся — впервые за этот длинный день.
Странно, но улыбка делала его старше. Обычно бывает наоборот.
— Я тебя научу. Позже. Если ты, конечно, захочешь.
И они продолжили путь.
Глубокой ночью, когда уставшие глаза едва могли разобрать, куда ступать, лесное бездорожье наконец перешло в явственную истоптанную тропинку. По ней путники шли еще около часа и наконец уперлись в дощатый забор, глухой и высокий.
— Пришли, — коротко объяснил Хунсаг. — Это и есть мой дом.
Так Лада попала в лесную деревню.
В ту ночь она была слишком уставшей, чтобы удивиться и смутиться происходящему вокруг. Хунсаг привел ее в пахнущий недавно спиленным деревом небольшой дом — две комнаты, горница да кухонька с печкой. Лада рухнула на застеленную грубоватым льняным бельем кровать и провалилась в сон, как в омут.
Потом она будет и плакать, и просить отпустить или хотя бы убить ее, и умолять его принадлежать ей одной, и кричать ему в лицо: «Сдохни! Сдохни!» Все это будет потом…
Когда выяснится, что двери лесного поселения работают только на вход. Что в лесу живет (правильнее сказать — «обитает», потому что звонкое «живет» едва ли применимо к нежити) нечто страшное.
Когда ей объяснят правила: нельзя есть ничего, кроме трав и корений; нельзя задавать вопросы и обращаться к Хунсагу напрямую; нельзя носить обувь; нельзя не явиться на утренний и вечерний молебен; нельзя связаться с родными. Нельзя, нельзя, нельзя…
