Рахманов в своем роскошном кабинете сновал вдоль длинного
стола и диктовал что-то секретарше, даме бальзаковского возраста, элегантной и
очень деловитой, которая в нем души не чаяла. Он ей платил большой
привязанностью, про деньги, конечно, тоже не забывал. Ее любовь от этого лишь
усиливалась, каждому его слову она внимала с видом прилежной ученицы, рождая в
нем вдохновение. Временами он так вдохновлялся, что не мог остановиться. Она
после подобных припадков словоблудия неизменно сообщала всем в конторе:
«Горжусь, что мне посчастливилось работать с таким человеком», и слезы умиления
неизменно появлялись в ее подслеповатых глазах. Меня она терпеть не могла, я
платила ей взаимностью, о чем она прекрасно знала. Заметив меня, дама слегка
подняла бровь и вздохнула. Неразумную связь со мной она считала единственным
недостатком Рахманова, впрочем, извинительным. В ее взгляде, обращенном ко мне,
читалось что-то вроде: «Кто их поймет, этих мужчин, даже лучшие из них ведут
иногда себя как избалованные дети». Она презрительно усмехнулась, оценив мой
костюм, с ее точки зрения, совершенно неприличный, и дорогое пальто, купленное,
безусловно, на его деньги. «Неблагодарная дрянь, – говорил ее
взгляд. – Можешь сколько угодно вертеть хвостом, Рахманов на тебе все
равно не женится». Я лучезарно улыбнулась ей и сказала громко:
– Здравствуйте, Амалия Кондратьевна.
Она в ответ кивнула. Рахманов, проносясь мимо, указал мне на
кресло, продолжая диктовать. Амалия Кондратьевна обратила к нему вдохновенный
лик и принялась строчить в блокноте. Я немного поскучала в кресле.
– Если вы надолго, я лучше подожду тебя в ресторане.
– Мы уже заканчиваем, – поспешно ответил он, а
дама поморщилась.
С ее точки зрения, меня и на порог пускать не следовало.
Сделав еще два круга вокруг стола, Рахманов наконец заткнулся.
Тут дверь открылась, и в кабинет вошел Долгих. Амалия
Кондратьевна расцвела улыбкой и привстала со стула, выражая переполнявшие ее
чувства легким приседанием. Долгих кивнул ей и тут увидел меня.
– Здравствуйте, Юля, – сказал он, сделав шаг мне
навстречу, потом сгреб мою руку и поцеловал со словами: – Прекрасно выглядите.
– Вы тоже неплохо, – ответила я.
Рахманов одновременно с Амалией поморщились, Долгих
улыбнулся, в отличие от них, не сочтя мои слова издевкой. Я и не думала
ерничать, хотя выглядел он не то чтобы очень хорошо. Седины в волосах
прибавилось, глаза смотрели устало, с легким презрением, точно все, что его
окружало, давно и основательно ему надоело. А мне в голову пришла нелепая
мысль: интересно, он счастлив? Или все, что он делает, успело превратиться в
рутину, и он плетется по жизни без чувств, без радости, без надежды, как я по
своей? «Ты еще пожалей его», – мысленно фыркнула я.
– Как ваши дела? – спросил он, а я, признаться,
удивилась: что это ему вздумалось затевать светскую беседу?
– Побойтесь бога, – ответила я. – Какие у
меня могут быть дела?
– Тогда вы счастливый человек, – засмеялся он.
– Не спорю. – Не знаю, что за черт дернул меня
продолжить: – Слышала о постигшем вас горе, искренне сочувствую.
Вот что ему точно было ни к чему, так это мое сочувствие.
Лицо его мгновенно изменило выражение. Взгляд застыл, он смотрел мне в глаза,
но ни одна мышца на лице не дрогнула. Он смотрел так очень долго, и окружающие
почувствовали неловкость, все, кроме меня. Я стояла совершенно ошарашенная,
потому что видела в его глазах нестерпимую боль, боль, от которой каменеет лицо,
а взгляд становится пустым, как у слепца.
Амалия Кондратьевна, подхватив блокнот, поспешно удалилась.
Рахманов кашлянул, с недовольством глядя на меня из-за плеча Долгих, и даже
делал какие-то знаки. А мы продолжали стоять и таращиться друг на друга.
– Спасибо, – вдруг сказал Долгих, и лицо его
тронула улыбка, точно рябь прошла по гладкой поверхности озера.
– Я не хотела вам сделать больно, извините. –
услышала я свой голос, который доносился из дальних далей и вроде бы вовсе не
принадлежал мне.
– Я знаю, – ответил он серьезно. – Терять
близких тяжело. Вам ведь это известно. – Он не спрашивал, а констатировал
факт.
Рахманов приблизился. Долгих обратил на него внимание и
заговорил деловито:
– Олег Николаевич, я хотел с тобой кое-что обсудить.
Оба выразительно посмотрели на меня, и я, пожав плечами,
удалилась из кабинета. Игнорируя Амалию, я устроилась на диване в приемной и
листала какой-то журнал. Секретарша ерзала на стуле, не удержалась и сказала:
– Какая бестактность. Напоминать человеку о его горе,
когда он сам не свой, а тут вы со своими глупыми соболезнованиями.
– Почему же глупыми? – удивилась я, не отрывая
взгляда от журнала.
– Потому что могли бы понять, любое напоминание о ее
гибели… ах, что с вамп говорить. – Она досадливо отвернулась, а я поднялась
с дивана.
– Скажите Олегу, я жду его в ресторане.
– Олег Николаевич… – начала она, но я перебила:
– Если через час он не появится, может вообще не
приезжать. Дама горестно закатила очи, а я покинула приемную.
Рахманов появился в ресторане через пятьдесят минут. Иногда
я думала, глядя на него, что Ник, в сущности, прав: чем более разнузданно я
себя веду, тем покладистее он становится. Сейчас он заискивающе улыбнулся и
сказал с намеком на упрек:
– Я ведь просил подождать меня в офисе. Одинокая
женщина в ресторане выглядит неприлично.
– Плевать мне на это. Твоя Амалия выговаривала мне за
бестактность. Старушенция мне и так действует на нервы, и я ее замечания
слушать не намерена.
– Между прочим, она права. Не стоило упоминать… я
понимаю, что ты сочла своим долгом… – перебил он сам себя. – Но все равно,
не стоило. Это убийство просто выбило его из колеи. У него был сердечный
приступ, когда он узнал. Вызывали «Скорую».
– Боже, как трогательно.
– Прекрати, – поморщился Рахманов. – Неужели
ты не в состоянии не ерничать. – Он махнул рукой в досаде.
– Тогда приглядывай за другом, – съязвила
я. – Как бы он с горя таблеток не наглотался.
– Каких таблеток? Слушай, что за юмор, черт возьми? У
человека горе, он потерял любимую женщину. Впрочем, для тебя чувства ничего не
значат. Ты-то уж точно таблетки глотать не станешь.
– У меня другое средство – длительный запой. Пьешь
неделю, и все беды как рукой снимает. Рахманов нахмурился, посверлил меня
взглядом.
