«Салют, моя маленькая дрянь. Если ты это читаешь, значит, я
на небесах. Впрочем, вряд ли меня туда пустят, ну да ладно. Что, хлопнула
папулю? Радуешься? Ну-ну… Хотя я думаю, что особого счастья ты от этого не
испытываешь. Может, самонадеянно с моей стороны, но я все-таки надеюсь, что ты
обо мне поплачешь. Я бы тебе в этой малости не отказал. Так что и ты уважь
старого друга, скажи что-нибудь, типа: «Было и в нем что-то хорошее…»,
допустим, хорошего во мне кот наплакал, но я любил тебя, как умел. Не думай,
что я стремлюсь оказаться на том свете, ничего подобного. Я надеюсь, что через
пару дней разорву это письмо и выпью за упокой твоей души, уронив скупую
мужскую слезу. Год назад я был бы в этом уверен и не стал бы заниматься
каллиграфией, но теперь… как знать, как знать. Я вот тут на досуге поразмыслил
и решил, что это, в сущности, неплохой выход для меня. Твои дальнейшие действия
предугадать нетрудно, я ведь всегда тебя насквозь видел, дрянь ты моя
ненаглядная, так что сунь нос в мой компьютер, он в спальне, может, кое-что
тебе пригодится. Зная твои намерения, уверен, расстались мы ненадолго, буду
ждать тебя у дверей в преисподнюю, чтобы ты не робела и поняла: здесь все, как
дома, ничего нового, и лица все до боли знакомые… Все могло быть иначе… ну, не
беда, так тоже неплохо.
PS. Кстати, я всегда терпеть не мог твою Машку, бесполезное,
вечно хныкающее существо, пристрелю ее с удовольствием».
Я сложила письмо, сунула его в карман, прошлась по кухне,
потом сползла по стене на пол и заревела. Я плакала, размазывая по лицу слезы,
и беспомощно повторяла: «Сукин ты сын».
Мне трудно было понять, кого я оплакивала в ту минуту:
Машку, или Ника, или их обоих. Я всхлипывала, часто дыша, и уже не вытирала
слезы, они скатывались по моим щекам и падали на безвольные руки, потом дыхание
стало ровнее, и я понемногу начала успокаиваться. Когда слезы высохли, я
поднялась с пола и пошла в ванную, умылась и посмотрела на себя в зеркало.
Жалкая, растерянная физиономия, самой себе я показалась глупой самонадеянной
девчонкой, которая ушла слишком далеко от дома и заблудилась.
– Ничего, – сказала я и подмигнула своему
отражению. – Больше я никогда уже не заплачу, потому что оплакивать мне
теперь некого.
Эта мысль неожиданно принесла странное успокоение, и с той
минуты я приучила себя не думать о Машке, то есть я, конечно, о ней думала как
о живой, вспоминая нашу юность, ее привычки, смешные случаи, которые
происходили с нами (слава богу, было и такое), но никогда не думала как о
мертвой, торопясь забыть ее обезображенное лицо.
Я вернулась в кухню, выпила кофе и пошла в спальню. На
прикроватной тумбочке лежал ноутбук. Я включила его, присев на корточки, и
через несколько минут смогла убедиться, что Ник в самом деле хорошо знал меня,
по крайней мере, в своих предположениях о том, что я буду делать дальше, он не
ошибся. Были у него бумаги Павла или их все-таки забрал кто-то другой, не знаю,
но одно несомненно: для Ника не являлось секретом, кто рука об руку с Долгих
сколачивал здесь свои миллионы, и на всех семерых он собрал досье. Самые
подробные, о каких только можно мечтать. Я читала их, делая для себя пометки, и
вновь вернулась мыслями к Нику, но уже не чувствовала при этом боли и, отключая
ноутбук, сказала:
– Спасибо, друг, – уверенная, что он услышит. Мне
даже показалось, что он, по обыкновению, хихикнул в ответ.
В ту ночь я так и не смогла уснуть, может, потому, что была
в доме Ника, лежала в его постели и не могла не думать о нем. Он написал: «Все
могло быть иначе». Наверное, могло, если бы он был другим, если бы я была
другой, если бы встретились мы по-другому и прожили совсем иную жизнь. В ту
ночь я простила ему свой страх и свою боль, все, за что я так долго и люто
ненавидела его, простила ему, но точно знала: я снова убила бы его, потому что
простить ему Машку не могла. Я подумала о Тони, и мне очень захотелось позвонить
ему, услышать его голос, наверное, я просто боялась одиночества, хотя и не
хотела сознаться в этом. Конечно, я не позвонила. Звонить отсюда было бы верхом
глупости. Меня, наверное, уже ищут. Мобильный телефон я оставила в машине, так
что Тони тоже мне не позвонит. Свернувшись калачиком, я разглядывала стену
напротив, а дождавшись рассвета, вновь заняла место перед компьютером.
Распечатала семь фотографий и повесила их на стене. Семеро мужчин смотрели на
меня, кто улыбаясь одними губами, кто скалясь в полный рот, двое выглядели
очень серьезными, Долгих смотрел без улыбки, насмешливо, точно спрашивая: «Ну,
и что дальше?»
– Дальше? – вслух произнесла я. – Я тебя
убью.
Из этих семерых он был для меня главным, может, потому, что
я его знала лично. И с нашего знакомства началась, собственно, моя нелепая и
страшная история. Разумеется, Рахманова я тоже знала лично, даже слишком
хорошо, но он как раз интересовал меня мало, точнее, вовсе не интересовал, но и
его фотографию я повесила на стену, не особенно размышляя над тем. зачем это
делаю.
Я намеревалась начать с Долгих и вскоре вышла на разведку,
но перед этим потратила время на то, чтобы изменить свою внешность. Это
оказалось на удивление легко. Я перекрасила волосы в темный цвет, высушила их
феном, заплела их в две косы и, взглянув на себя в зеркало, удовлетворенно
кивнула. Достала из сумки короткую юбку в клетку и футболку, в этом наряде с
новой прической я выглядела лет на десять моложе. Конечно, этого маскарада
надолго не хватит, но, увидев меня на улице, бывшие приятели вряд ли сразу
сообразят, кто перед ними.
Владение Ника я покинула через заднюю калитку и спящей
улицей прошла к остановке. Первый автобус подошел через десять минут, человек
пять пассажиров, позевывая, смотрели в окно, а я подумала, что вторично здесь
появляться опасно, на меня кто-нибудь да обратит внимание. Я устроилась на
переднем сиденье спиной к остальным и доехала до дома, где жил Долгих. Я просто
хотела взглянуть на его дом, но меня почти мгновенно охватило странное
возбуждение. Ровно в восемь он выходит из подъезда, где его ждет машина, и едет
в свой офис. Часы показывали 7.55, а машины все не было. Прошло еще полчаса.
«Что-то не так», – кусая губы, думала я. В десять стало ясно: распорядок
дня Долгих по какой-то причине изменился. Может быть, это как-то связано с
убийством Ника? Вряд ли. Долгих, даже если понял, что я имею к этому убийству
отношение, решит, что я спешно покинула город. Это было бы самым разумным. В
любом случае он вряд ли считает меня опасной. С его точки зрения, я должна
думать о том, как сохранить собственную жизнь, а вовсе не о мести. Тогда что
случилось, почему он изменил своим привычкам? Выждав еще час, я в ближайшем
почтовом отделении нашла телефонный справочник и с уличного телефона позвонила
в офис Долгих. Мне ответила женщина. Голос ее звучал заученно вежливо:
– Слушаю вас.
– Простите, могу я поговорить с Вадимом Георгиевичем?
– Вадим Георгиевич будет только через две недели.
– Вы не скажете, где он?
