Les mystиres? Что она имела в виду – предков, колдовских
богов или просто тайны судьбы? Я оказался не в силах проникнуть в ее разум и
прочесть там хоть что-нибудь.
– Святой Петр будет ждать, – пробормотала девочка, и ее
печаль медленно рассеялась, уступив место спокойствию.
Неожиданно она метнула взгляд в мою сторону и пробормотала
что-то по-французски. Папа Легба, колдовской бог-посредник, за воплощение
которого вполне могла сойти статуэтка святого Петра с ключами от Царства
Небесного.
Я заметил, что Эрон, несмотря на горячее желание узнать как
можно больше, не осмелился подробнее расспрашивать девочку о сути своего
участия в том сне и о дате неминуемой смерти Большой Нанэнн. Он просто кивнул и
теперь уже обеими руками приподнял и расправил густую копну волос на шее
Меррик, а потом убрал несколько тонких прядей, прилипших к нежной кремовой
коже. В его обращенном на девочку взгляде читалось искреннее удивление.
А она тем временем продолжала свою историю:
– Не успела я опомниться, выслушав рассказ Большой Нанэнн,
как за мной явился темнокожий старик на грузовике. «Сумку можешь не брать,
поезжай как есть», – сказал он. Я вскарабкалась в его грузовик, и мы
поехали. Старик всю дорогу молчал, только слушал по радио какие-то старые блюзы
и курил сигареты. Большая Нанэнн знала, что он повез меня в Оук-Хейвен, потому
что мистер Лайтнер сказал ей об этом во сне... Большая Нанэнн помнила
Оук-Хейвен, каким он был раньше, когда и дом здесь стоял другой, и называлось
это место не так. Дядюшка Джулиен многое ей рассказывал, только она не захотела
со мной поделиться и просто сказала: «Ступай туда. В Таламаске о тебе
позаботятся. Для тебя это самый лучший выход – с их помощью ты исполнишь свое
предназначение».
«Исполнишь свое предназначение...» У меня мороз прошел по
коже от этих слов. Помню, как опечалился Эрон. Но он только слегка покачал
головой. «Не стоит волновать ее сейчас», – подумал я сердито. Однако
девочка оставалась абсолютно невозмутимой.
О знаменитом дядюшке Джулиене я слышал не впервые: в свое
время мне довелось ознакомиться со многими главами досье, описывающими жизнь
этого всесильного колдуна и провидца, который единственный из всех мужчин в том
странном семействе осмеливался противостоять воле дьявольского призрака и
потомственных ведьм клана Мэйфейров. Дядюшка Джулиен... Легендарная личность,
безумец, развратник, отец и наставник не одного поколения ведьм. И теперь
Меррик утверждает, что является его прямым потомком!
Во всем этом, безусловно, присутствовала всесильная магия.
Но исследования, связанные с дядюшкой Джулиеном, входили в компетенцию Эрона, а
я не имел к ним прямого отношения.
– Я давно привыкла к тому, что мне не верят, –
пристально глядя на меня, вновь заговорила Меррик. – Зато мне не впервой
нагонять на людей страх.
– Каким это образом, дитя? – спросил я.
Должен признаться, она и так уже успела достаточно напугать
меня своим немигающим взглядом и поразительным самообладанием. Узнаю ли я
когда-нибудь, какими способностями она обладала? Если и стоило задуматься об
этом, то именно тогда, в первый же вечер, ибо не в правилах Таламаски побуждать
наших сирот-воспитанников к бесконтрольному проявлению их опасных дарований.
Согласно уставу мы всегда и во всем должны оставаться лишь сторонними
наблюдателями.
Я подавил в себе недостойное любопытство и принялся
тщательно фиксировать в памяти все детали ее облика, внимательно вглядываясь в
каждую черточку лица, каждый изгиб тела. С некоторых пор это вошло у меня в
привычку.
Меррик была прекрасно сложена, грудь уже успела приобрести
соблазнительную форму, а изгиб лебединой шеи казался удивительно грациозным. В
крупных чертах лица отсутствовал даже малейший намек на африканские корни:
большой, красиво очерченный рот, огромные миндалевидные глаза и длинный нос
составляли абсолютно гармоничное единство.
– Вам не обязательно раскрывать передо мной тайны белых
Мэйфейров, – сказала она. – Возможно, как-нибудь мы с вами обменяемся
своими секретами. Сейчас они даже не подозревают о нашем существовании. Большая
Нанэнн говорила, что дядюшка Джулиен умер еще до ее рождения. В том сне он ни
слова не проронил о белых Мэйфейрах, а только велел отправить меня сюда, к
вам. – Она показала на старые изображения на стекле: – Вот мои
родственники. Если бы мне было суждено отправиться к белым Мэйфейрам, то
Большая Нанэнн давно бы об этом знала. – Она помолчала в
задумчивости. – Давайте просто поговорим о прежних временах.
Меррик с любовью разложила дагерротипы на столике красного
дерева, осторожно смахивая с них мельчайшие частицы крошившихся рамок. Получился
аккуратный ряд. Я не сразу заметил, что все снимки она выкладывала вверх ногами
по отношению к себе, чтобы мы с Эроном могли рассмотреть их как следует.
– Однажды к нам заявились белые родственники и попытались
уничтожить записи, – сказала она. – Хотели, знаете ли, вырвать
страницу из церковной книги, где говорится, что их прапрабабка – цветная.
«Femme de couleur libre» – так было написано по-французски в некоторых старых
книгах. Нет, вы только подумайте! Разве можно вырвать страницу прямо из
церковной книги, где записаны все рождения, смерти и браки? Но эти белые и
знать ничего не хотели. В доме моего двоюродного прапрадеда они перебили
множество старинных портретов, таких ценных, что их следовало бы хранить как
зеницу ока, чтобы многие люди могли их видеть.
Она вздохнула – совсем по-взрослому, как уставшая от жизни
женщина, – и заглянула в потрепанную обувную коробку, заполненную
реликвиями.
– Теперь оставшиеся портреты хранятся у меня, как и многое
другое, а я здесь, у вас. И белые родственники ни за что до меня не доберутся и
не выбросят все это на помойку.
Она снова опустила руку в коробку и достала оттуда старые
фотографии на картоне, сделанные в последние десятилетия девятнадцатого века.
Пока Меррик вертела снимки то так, то этак, я заметил на обороте надписи,
сделанные выцветшими сиреневыми чернилами. Почерк был крупным, с наклоном.
– Вот смотрите, это дядюшка Вервэн, – сказала она.
Снимок, сделанный в тоне сепии, запечатлел привлекательного
худощавого юношу, черноволосого, со смуглой кожей и ясными, как у Меррик,
глазами. Крупный нос и форма губ выдавали его африканское происхождение.
Портрет был исполнен в романтическом духе. Молодой человек в отлично сшитом
костюме-тройке стоял, опершись одной рукой о греческую колонну, на фоне
рисованного неба.
