Однако приходилось признать, что пробуждения его стали легче. С той самой ночи, когда Лорен исчезла еще до рассвета, он не боялся проснуться в одиночестве. С присущим ей изяществом она разрешила проблему, которая разделяла пары с сотворения мира:
— Мне надо вставать в пять утра.
— Я позвоню консьержу, чтобы он нас разбудил.
— Не надо, ты потом не сможешь снова заснуть.
Она была права. Как только Николя осознавал, что мир существует, бесполезно было отрицать, приходилось нести этот крест. Так было всегда. Все эти блеяния («уверяю тебя, это не важно, мне очень жаль, ты уверен, мне это правда не мешает, ты можешь поспать еще пару часов после моего ухода» и т. д.) внезапно закончились, когда изобретательная Лорен схватила свой мобильник:
— Я запрограммирую будильник в телефоне на пять часов, поставлю на вибрацию и положу себе под подушку…
Ничего не поняв в этих манипуляциях, он заснул, считая ее сумасшедшей. Через два часа, когда он плавал кролем в озере, полном сказочной живности, Лорен почувствовала легкую вибрацию у левого уха и открыла глаза. Она поцеловала спящего в щеку и на цыпочках ушла во все еще темную ночь. Николя мог спокойно досматривать сны о потерянном рае. Ни больше ни меньше, речь шла о великом открытии для человечества.
Не говоря уже о ее воображении, он обожал ту свободу, что проявлялась у нее в самых неожиданных вещах. Обрывки фраз без начала и конца, но приносящие успокоение, озадачивающие жесты, гораздо более продуманные, чем казалось, открытия, которые объявлялись глупыми только для того, чтобы не принимать их всерьез.
Но не только Лорен придавала ему уверенности в себе. «Ночной человек», его альтер эго, посылавший ему сообщения, теперь присматривал за ним. Сначала Николя ненавидел этого неистового другого, который пил и обрекал его на похмелье, который сжигал его вечера, не заботясь о пробуждениях. Но со временем Николя научился прислушиваться к нему и даже смог подружиться. Откуда он черпал все эти знания, которых так не хватало Николя в повседневной жизни? Как он умудрялся организовать импровизацию, чувство ритма и перспективу? Откуда взялась эта ловкость канатоходца на проволоке мгновения? Как он смог стать единственным философом в мире, который понял все? Николя уже чувствовал потребность как можно чаще обращаться к своему мистеру Хайду, прибегать к его знаниям и опыту. Как другие открывают почтовый ящик, так он, не вставая с постели, хватал черный блокнотик, где накануне безмятежный другой, стараясь не потревожить сон Лорен, начирикал несколько категорических строчек. На этих листках было все: и приказы, и общие места, которые необходимо иногда повторять, и решения бытовых проблем, и даже лирические отступления, изложенные без стыда, потому что искренне.
Перед тем как пойти в душ, Николя открыл блокнот. Как обычно, он ничего не помнил.
«Те, что презрительно смотрят на тебя, когда ты пьешь коньяк, это люди, главное желание которых — вставить слово „коньяк“ при игре в „эрудит“».
«Сходи к зубному. Я настаиваю».
«Говорят: „После нас — хоть потоп“. Но все хотят своими глазами увидеть этот потоп!»
Он вышел из отеля и пешком направился к башням империи «Парена», задержавшись в кафетерии, где купил пару круассанов и банку холодного пива. Он позавтракал в своем кабинете, чувствуя себя полностью удовлетворенным. Он любил Лорен, но ему была приятна мысль, что все его окружение предостерегает его против этой чертовки. Он любил вкус пива по утрам и любил прятать его в «Трикпак», он любил представлять себе, какие рожи скорчили бы коллеги, если бы узнали, что в его «коке» шесть градусов алкоголя. Он любил все свои последние открытия, он любил дорогу, что вела его к миру с самим собой, а больше всего он любил выпавшее ему счастье стать тем, кем он достоин был быть. Ночь оказалась коротка, как и все предыдущие, и Николя, не подавая виду, ждал встряски, которую принесет с собой пенящийся хмель, настоящая радость утра — это стало такой же привычкой, как чашка крепкого чая или чистая рубашка. Пузырьки ударяли в голову, от них щипало в носу.
Пришло время посвятить всю свою энергию работе. Назначение на должность начальника художественного отдела не сильно изменило его жизнь. Он не чувствовал никакого давления, связанного с новыми обязанностями, он управлял по наитию, ориентируясь на видимые результаты, стараясь поощрять работу в команде, а не давить авторитетом. Он имел слабость считать, что доверие — это форма сотрудничества, и принимал во внимание мнение как можно большего количества народу. Бардан блестяще уговаривал клиентов, обещая им невозможное, потом позволял себе роскошь драть чубы, если никто не находил чудотворного решения. Николя и так потерял слишком много времени, чтобы идти той же колеей. Он периодически интересовался мнением ответственного за производство и дизайнеров — трех женщин и двух мужчин примерно одного возраста. Его забавляло проверять знаменитую концепцию «синергии». Никогда он не был лидером, руководителем и, сколько себя помнил, всегда избегал даже мысли о соревновании. У него никогда не было разряда по теннису, он никогда не воевал за место на парковке, и, обобщая, можно сказать, что он никогда не пытался пробиться куда бы то ни было. Только упертый человек вроде Бардана мог считать, что Гредзински способен хоть кого-то подсидеть.
— У меня есть новости о твоем бывшем начальнике, — сообщил Жозе за обедом.
Бардан ушел из «Группы» по обоюдному согласию, которое позволило ему сохранить лицо и подыскивать новое место работы, где он больше не совершит ошибки и не будет унижать одного сотрудника, чтобы другим было неповадно. Через полгода после его ухода его имя прозвучало как на поминальной службе. Николя было на это глубоко наплевать.
— У меня в отделе работает Молен, сын Бардана — его крестник. Вы знали, что у Бардана двое детей от его нынешней жены, один от бывшей и четвертый приемный?
По причинам, которые Николя не хотел даже упоминать, он предпочел бы сменить тему разговора. Жозе его смущение только забавляло, и он настойчиво продолжал:
— Он так и не нашел работу. Заметьте, это вполне логично, в коммерции, когда тебе уже за пятьдесят… Амбер предложил ему должность ответственного за производство на двадцать тысяч франков, он, естественно, отказался. Проблема в том, что он жутко гордый. Говорят, что он дни напролет ругается с женой, которая готова пойти на любую работу. А пока что они продают дом в Монфоре.
Жозе не удалось смутить душевный покой Николя — слишком многим людям в этом мире приходится гораздо хуже, чем Бардану, — поэтому он оборвал рассказчика и поднялся в свой кабинет. Там его уже ждало сообщение от некоей мадам Лемарье, которая просила срочно ей перезвонить.
— Кто это, Мюриэль?
— Она сказала, что это по личному делу.
Николя не жаловал незнакомцев, звонивших по личному делу, так же как и рекомендательные письма и любые приглашения. Потенциальная опасность, повод для беспокойства, самое время заключить свою жизнь в скобки, пока все не прояснится. Он снял трубку, глядя на часы:
