Безумная идея пришла ему в голову, он издал смешок, вернувшийся из далекого прошлого.
Молчащее пианино в углу навело на мысль о наказанном ученике.
«Нет, ты никогда не осмелишься».
Он залпом выпил бокал — уже вторая бутылка — и посмотрел на свои совершенно неподвижные, напряженные руки.
«Это было так давно, Николя. Ты только выставишь себя на посмешище».
Ему больше не нужна природная застенчивость, она больше не спасает. Попирать ее стало отдельным удовольствием.
«Ты не сможешь, такие вещи быстро забываются».
Ну и что.
Сколько времени прошло? Пятнадцать лет? Двадцать?
Подушечки пальцев покалывало, Николя сжал кулаки.
Лорен подняла глаза, когда он неожиданно встал и направился к пианино. Официанты и посетители ресторана не обратили на него никакого внимания, одна она удивилась. Николя уселся, как настоящий пианист, потер руки, с минуту поводил рукой над клавишами. Лорен смотрела на него, разинув рот, застыв с вилкой в руке, — ситуация забавляла ее и тревожила. Гул голосов над столиками придал Николя уверенности, он оказался один на один с клавиатурой, в поисках нескольких украденных мгновений своей юности. Склонившись над клавишами, он пытался вспомнить их по ассоциации, как делал когда-то. «Вот эта над замком — для большого пальца, через три от нее — мизинец. Что там у нас с правой рукой? Средний палец на черное, слева».
Лорен скрестила руки на груди — она любила сюрпризы. Николя нравился ей еще больше.
«Чем я рискую?»
Вряд ли в этой небольшой траттории на пьяцца дель Пополо когда-нибудь звучали аккорды Дебюсси.
И Николя вновь обрел «Лунный свет» своих двадцати лет.
Фальшивые звуки забылись. Жующие замолчали.
Вскоре не осталось ничего, кроме музыки.
«Пьета» и Сикстинская капелла, больше им ничего было не надо. В конце концов, они приехали в Рим только за этим, если бы они обожрались искусством, это смазало бы все впечатления. Николя не терпелось от красот перейти к выпивке, но он сдерживался, лишь изредка украдкой прикладываясь к фляжке. Если алкоголизм и одержал победу, Николя не хотел прочесть приговор во взгляде Лорен. Он хотел оказаться с ней один на один, избегая публичных мест, даже самых величественных, и бузить, говорить, делать все, что угодно, на нескольких квадратных метрах, при условии, что там есть мини-бар и шторы. Но Лорен не хотела возвращаться в гостиницу и решила насладиться Римом и Николя при свете дня. Он понял, что ему необходимо пить, не только для того, чтобы заблокировать механизмы тревоги, но и чтобы не перегрузить машину счастья.
Они выпили аперитив на пьяцца Навона, как истинные туристы, каковыми они и были, потом болтались по улицам в поисках клише. Поздно вечером они вернулись в отель и набросились друг на друга. Непочатая бутылка «Выборовой» в углу должна была усмирить демонов Николя, если они воспрянут. Ему оставалось только любить и не думать больше ни о чем.
Невозможно снова стать горемыкой, каким он был всегда, тревожащимся из-за тысяч пустяков. Теперь он мог днем и ночью войти в контакт со своим Хайдом, когда сам был Джекилом, чтобы получать команды. Чувство времени никогда его не подводило. Он научился менять скорость в любое время, вызывать двойника по команде. Другой умел из всего сделать интересное приключение — из разговора в кафе, поездки в метро, чтения газеты. Он превращал в сказку встречу с незнакомкой в лифте, умел находить слова, чтобы остудить горячие головы и возродить утраченный было энтузиазм. Это была не вырвавшаяся на свободу мрачность Николя, а нечто прямо противоположное — его доброжелательность ко всем на свете, интерес ко всему, что происходит за пределами его маленького мирка, его слишком долго сдерживаемая нежность. В те редкие мгновения, когда Николя позволял Другому отдалиться, он очень скоро начинал тосковать по его шалостям, по его блестящим и нелепым идеям, по его высокомерию.
«Опасайся постоянно тревожащихся людей, однажды, когда они перестанут бояться, они станут владыками мира».
Выданные ночью слова вдохновляли его целый день, и письменное подтверждение существования другого себя придавало ему смелости. Он больше не боялся своей тени, его тень была Другим, который защищал его.
На рассвете, опьяневший от всего, он взял с ночного столика блокнот и, пока Лорен, завернувшись в покрывало, дышала свежим воздухом на балконе, нацарапал несколько слов:
«Остерегайся тех, кто не видит разницы между светом и освещением».
ПОЛЬ ВЕРМЕРЕН
Он неожиданно выпрямился и надолго застыл с газетой в руке, ни на что не реагируя. Издалека до него доносился голос Жюльена Грийе, но слов он не понимал. Поль прошелся по кабинету, открыл окно, мутным взором уставился на двор школы напротив. Поднес руку ко рту, чтобы подавить тошноту. Ему срочно нужно было выйти на воздух, куда идти, он не знал.
— Меня не будет несколько минут. Можешь подходить к телефону?
— С тобой все в порядке?
— …
— Ты белый как полотно.
— У меня встреча через час, но я туда не пойду. Придумай что хочешь, предложи любой другой день. Я так обычно не делаю…
— Я разберусь. Позвони, если я тебе понадоблюсь.
Жюльен проводил его до выхода и осторожно прикрыл за ним дверь. Внизу Поль почувствовал себя совершенно выжатым, сел на нижнюю ступеньку лестницы и снова открыл скомканную газету:
«Друзья Тьери Блена, пропавшего год назад, приглашаются во вторник 16 мая в 18 часов по адресу: 170, улица де Тюренн, выпить по стаканчику в память о нем».
Тут наверняка ошибка.
Преступление безупречно.
И совершил его он.
Пропавший Блен вычеркнут из списка живых. Он не был ни плохим, ни хорошим, простым смертным, и Поль не сделал ничего, лишь немного поторопил события. И бог знает, считал ли Вермерен, что выпутался из этой аферы через год после злодеяния. Он радовался своей безнаказанности так, словно сценарий преступления и его несравненное воплощение давали ему право ни о чем не беспокоиться. Год — это даже больше срока давности, он заслуживал того, чтобы его записали в пропавшие без вести, он добился права на существование, права жить своей жизнью, заниматься своим делом, общаться с кем ему вздумается. Он никому не мешал, он скорее даже был полезным членом общества — исправно платил налоги. Иначе говоря, если общество нуждалось в нем, то Поль Вермерен дорого заплатил за свое место и не собирался отдать его просто так.
Нельзя терять голову, надо проанализировать. Слово «пропавший» может означать, что Блена считают мертвым. Немного везения — может, те, кто разместил объявление, просто хотят устроить поминки по своему дорогому другу. Друзья! Одно это слово, напечатанное в газете черным по белому, казалось ему немыслимым. У Блена не было друзей, никого, кто мог бы «выпить по стаканчику в память о нем». Блен наверняка возненавидел бы человека, способного на подобные выражения. Кто же хотел помянуть Блена? Кто заметил его исчезновение? Кто думал о нем и год спустя? «Дайте ему подохнуть! Вам было наплевать на него, когда он еще был рядом с вами!» Блен имел право покончить со всем этим, Блен имел право требовать, чтобы никто никогда не произносил его имени, Вермерен только помог ему в этом.
