– …?
– Сцена 21.
Я, комкая, перелистываю половину страниц, мои руки становятся все более потными. 21-я сцена… 21-я сцена… Что там было, в этой чертовой сцене, пропади она пропадом!
Сцена 21. Гостиная Френелей. Павильон. День
Джонас Каллахэн и Мария Френель одни в гостиной. Она заваривает чай.
Джонас . Скажите, мадам Френель, Камилла всегда была такой?
Мария . Вы хотите сказать, такой меланхоличной, такой замкнутой? Нет. Это была жизнерадостная девочка, она любила пошутить, повеселиться…
Джонас . Я сделаю все, чтобы она снова стала как прежде.
Мария . Вы прелесть, Джонас, но если хотите знать мое мнение, то я могу сказать, что именно может вернуть ей вкус к жизни и утраченный энтузиазм.
Джонас . Это было бы замечательно!
Мария . Ребенок.
Джонас вскакивает, опрокидывает чашку с горячим чаем себе на колени, но даже не замечает этого. Он пристально смотрит на Марию.
Джонас . Я так влюблен в вашу дочь, что она может попросить у меня все, что угодно… Бросить работу полицейского, стать бандитом. Опуститься до алкоголика, чтобы походить на отца. Достать из могилы и вернуть к жизни Шопенгауэра, добиться от него признания, что он всю жизнь ошибался. Пустить себе пулю в лоб, чтобы доказать, что в смерти нет ничего исключительного. Она могла бы потребовать и большего. Но только не ребенка!
Он отворачивается к окну, избегая удивленного взгляда Марии.
Джонас . Пусть ей сделает ребенка кто-нибудь другой, если она иначе не может стать счастливой. Но я не способен быть отцом. Одна мысль о том, что живое существо может быть плотью от моей плоти, приводит меня в ужас. Я хочу, чтобы после меня все закончилось, чтобы я был последним. Я не могу произвести на свет существо, которое будет страдать всю жизнь и в конце концов умрет в страданиях. Не хочу переживать за него, мне хватает своих забот. А если я не смогу полюбить его, что тогда? Вы полагаете, что любить ребенка это естественно? Я буду слишком бояться, что невзлюблю его с самого рождения, что буду отыгрываться на нем за то, что он встает между мной и той дорогой, по которой я хочу идти. Произвести на свет ребенка…
Если бы я считал, что у этого мира есть шанс, я бы не стал полицейским. Пожалуй, мне не стоит продолжать. У меня никогда не будет детей.
Он выходит из гостиной.
Я отбрасываю в сторону страницу и смотрю на Шарлотту. Она выглядит еще более красивой, чем обычно.
– И на кого же похож наш малыш?
ЛЮБОВЬ И ВОЙНА
1
Луи.
Луи еще жив.
Наш Старик…
Теперь, когда я достиг того возраста, в котором был он, когда мы впервые встретились, мне трудно называть его Стариком. Ему перевалило за восемь десятков. Не понимаю, откуда Луи черпает силы, чтобы держаться за жизнь. И почему теперь, через столько лет, ему захотелось меня увидеть.
Не прошло и полугода со времени переиздания полного собрания сочинений Маэстро. Старик наконец увидел свою фамилию в титрах фильма «Свет далекой звезды», последнего их фильма. Через тридцать лет Луи вышел из тени.
Я просмотрел все фильмы Маэстро на новом компьютере, который мне подарили дети по случаю моего пятидесятипятилетия. Мне хотелось понять, что в этом старье вышло из-под пера Луи. Иногда мне казалось, что я узнаю его почерк в какой-нибудь реплике или ситуации. Удивительно, что образы, созданные Маэстро, навсегда врезались в мою память и, по мере того как сменялись кадры, я вспоминал все детали. Я сохранил их в том же уголке памяти, что и воспоминания детства.
Луи… Ты словно вернулся из загробного мира, и столько всего пробудилось вместе с тобой. Сегодня я уже не могу перечислить все, на что ты вдохновил меня за последние тридцать лет. Благодаря тебе, я стал самым знаменитым «доктором сценариев» в этой части света.
Закончив «Сагу», наша команда распалась, а я с тех пор написал десяток сценариев полнометражных фильмов. Некоторые из них принесли мне большое моральное удовлетворение, другие – солидные суммы денег. Я удостоился всех наград, на которые только можно рассчитывать в нашей профессии. Я работал с режиссерами, которых искренне и глубоко уважаю.
И внезапно все это мне надоело.
Патрику шел десятый год, его сестра Ника была еще розовой куклой, Шарлотта превратилась в заботливую жену, которых теперь почти не встретишь. Я мог бы штамповать фильм за фильмом, придумывать все новые и новые истории, разрабатывать новые концепции, но подобная работа меня уже не занимала. Наступил момент, когда я был готов отказаться от творчества.
Меня начинало колотить от звонков с просьбой о помощи: «Алло… Марко? Мы не можем найти выход в третьей части, и у нас теряется темп перед финальной сценой!». В таких случаях я немедленно мчался на вызов со всем набором инструментов, положенных врачу скорой помощи, чтобы спасти сценаристов от маразма. Я перечитывал сценарий, устраивал разнос, выдавал диагноз. У меня был материал для перевязок, для наложения шин и все необходимое для уколов. Двадцать лет такой работы! Двадцать лет на прихорашивание гадких утят, двадцать лет на психоанализ отчаявшихся сценаристов и режиссеров. Передо мной прошло столько никудышных сценариев, столько гениев без гроша в кармане! Я видел, как рыдают разорившиеся продюсеры, как проливают слезы актеры, которые не могут получить роль. Мне нравилось, когда на меня смотрели как на спасителя. И если эта работа не принесла мне ни крупицы славы, я все равно знаю, что трудился в интересах искусства.
– Шарлотта! Мне придется оставить на два-три дня сценарий про Порфирио Руберозу. Луи хочет со мной встретиться.
– Тебе не кажется, что прежде всего ты оставляешь на несколько дней меня?
– Тебя? Но… ты всегда в моем сердце, куда бы я ни уехал.
– Как давно ты уже не пишешь диалоги?
– Лет десять, наверное.
– Оно и чувствуется.
Современная молодежь считает, что в наше время путешествие вокруг света занимает времени не больше, чем переключение телевизора с канала на канал. Тем не менее даже сегодня, хотя и прошло тридцать лет, путешественнику все так же сложно добраться до «Альберго ди Платани». Но таксист, кажется, знает, о чем идет речь.
Я вспоминаю наши ночные беседы с Жеромом в те времена, когда мы писали «Сагу». Мы пытались представить себе будущий мир, новые картины. Если бы мы в то время заключали пари, мы бы их все проиграли. Жером считал, что телевидение будет отравлять умы зрителей, а дети будут рождаться с квадратными глазами и мозолями на пальце, которым нажимают на кнопки пульта. На самом деле телевидение, потеснив киноиндустрию, само оказалось в ловушке собственного всемогущества. Телезрителям предлагается столько передач и такого качества, что они уже не знают, что выбрать, но и продолжительность жизни каждой передачи падает до рекордно короткого времени. Выбор был проблемой уже для Тристана. «Есть что-то лучшее па другом канале, наверняка есть что-то лучшее…» Действительно, всегда есть что-то лучшее, и это совершенно естественно. Месиво из картин и звуков утолило всех, даже домохозяйку из Вара. Безработный из Рубс куда-то исчез, а что касается рыбака из Кемпера, то я не уверен, что он вообще когда-либо существовал.
