Все смешалось: ее причудливые телодвижения на моей груди, сверкающий взгляд и матовая кожа, моя сюрреалистическая культя, заползающая ей под мышку, и мой третий глаз, взирающий с высоты на эту картину. Это доказывает, что я не хочу ее. Я и не подозревал, что расстройство может зайти так далеко. Я закрыл глаза, и за эти несколько мгновений, в которые я увидел массу других вещей — резкие контрасты мрака и чистоты, парадоксы реальности и нелепицы, — она успела снять платье. Ее нагота вывела меня из этого бесформенного кошмара, она отдала мне себя, свой драгоценный материал, свое первозданное тело, готовая к тому, что я буду снова и снова, с головы до пят, заново лепить ее. Когда она взяла мою руку, чтобы прижать ее к своему лону, я понял, что все уже сделано, что не я — другой автор этого восхитительного осязаемого пейзажа. Но я не устоял перед желанием начать все заново, с самого начала. Слепой и тело из мягкой податливой глины. Настала моя очередь лечь поверх нее, чтобы ничего не упустить — ни гладкого, ни шершавого, ни округлостей, ни углов. Я быстро понял, что мне вполне хватит и одной руки. Так даже лучше, потому что с единственной рукой ласки мои становятся нежнее и точнее.
— Подожди… Лучше на кровати, — сказала она.
Я пошел за ней. И мы легли. И тут все, чего недоставало, вернулось. Запах наших тел, дыхание, вздохи, голод друг по другу и неисчислимые рефлексы желания. Любви. Мой третий глаз исчез, а с ним — и все абстракции. Я думал только о ней.
* * *
— Ну что, завтра? — спросила она.
— Что — завтра?..
— Деларж.
— Не знаю. Конечно…
Прежде чем выйти, мы подождали, пока совсем рассвело.
На улице она шепнула мне напоследок на ухо:
— Письменное доказательство…
Ожидая, пока она завернет за угол, я изо всех сил сжал свой фантомный кулак.
6
Сколько времени потрачено даром. Засев за лестницей подъезда В в доме № 59 по улице Барбет, я видел только рыжую голову секретарши, проплывающую из офиса в заднее помещение и обратно. Деларж вынырнул из-за своих каменных колонн только к десяти вечера, они быстренько собрались и вышли вместе. Он включил охранную систему, опускающую металлические шторы. Она закрыла дверь на ключ, и оба они продефилировали перед самым моим носом. Я вернулся в отель, проклиная рыжую цербершу и ее сверхурочные. Я даже стал подыскивать радикальный способ приковать ее к постели на ближайшие несколько дней.
Спать еще одну ночь в двухстах метрах от собственного дома показалось мне нелепым, но и возвращаться к себе я не решался. Да, Дельмасу придется попотеть, чтобы отыскать меня в случае необходимости.
На следующий день, вместо того чтобы послушно сидеть и ждать вечера для очередной попытки достать Деларжа, я решил съездить в южное предместье, в Шевильи-Ларю, и обследовать старый адрес Бетранкура. В телефонной книге я нашел одну Элен Бетранкур, но подумал, что звонить, даже анонимно, не стоит. Это оказался жалкий домишко, зажатый между гипермаркетом и вонючей автомастерской с черным от масла тротуаром перед ней. Я подумал: может ли джентльмен тут жить? Должно быть, я решил, что нет, потому что позвонил, даже не попытавшись обойти вокруг дома.
Морщинистое лицо за занавеской, хриплый рев мотора в мастерской, немецкая овчарка, которую старушка подзывает к себе. Собака тотчас повинуется.
— Я бы хотел разузнать о Жюльене!
Я сразу понял: обдурить эту старушку ничего не стоит. Проще простого. И подлее подлого. Маму Бетранкура. Но как мне иначе войти?
Она не выказывает ни удивления, ни испуга. Предложила пройти внутрь, потому что так удобнее, потому что от этих машин столько шума, потому что ей так скучно и потому что так приятно принимать у себя друга Жюльена. Ведь друга же, правда? О да, мадам, конечно, с самой Школы искусств, с какого же это года?..
— С шестьдесят третьего, — сухо говорит она.
Собака обнюхивает мне ноги, столовая, похоже, не меняла своего облика лет пятьдесят, госпоже Бетранкур уже, наверно, семьдесят, и, кроме нее, здесь, кажется, никого нет. Она усаживает меня за стол, достает бутылку ликера и две рюмки, и все это похоже на давно отработанный ритуал. Я задумался о ее неукротимом сынке. Все, что я тут вижу, плохо сочетается с типом, описанным Беатрис. Снова рев мотора под управлением механика, который принимает себя за Караяна.
— Ненавижу машины, но я не могу оставить этот дом. Здесь все, что мне осталось от Жюльена. Ну так… Вы тоже — настоящий художник?
Что ей ответить? Разумеется, нет, я занимаюсь экспортом-импортом. Уверен, она так и не заметит до моего ухода, что у меня нет руки.
— Вы уже бывали здесь? Мне кажется, я вас узнала. У него было столько друзей, тогда, в Школе. И все они приходили сюда, спорили. Ах, если бы только его отец мог это видеть…
— Да, я помню кое-кого: Ален Линнель, Этьен Моран, другие еще…
— Вы помните Алена?.. Если хотите, можно ему позвонить, о, он будет рад повидаться с товарищем по учебе…
Она хватается за телефон, и мне приходится встать.
— Нет-нет, я ненадолго.
— Тогда приходите завтра вечером, это ведь пятница? К шести часам. Он раньше никогда не приходит…
— Как это мило с его стороны навещать вас. Он часто приходит?
— О, это даже слишком мило, у него и без меня должно быть немало дел… А он беспокоится. Вот, благодаря ему у меня теперь есть Бобби… Он его купил специально для меня. Он хочет поселить меня за городом, но я не могу оставить все это. Он такой милый. А как это трудно — быть художником… Сколько лет надо учиться, чтобы по-настоящему овладеть этим искусством? А Ален — настоящий художник, я в этом уверена, и когда-нибудь он начнет продавать свои картины. Я верю в него.
— Жюльен тоже делал красивые вещи, там, в Школе.
Она радостно вскрикивает.
— Вы правда так думаете?
— Да.
— Может быть… Заметьте, я никогда не противилась, он всегда делал что хотел. Даже если я и не понимала, я знала, что он это любит, искренне любит… Он так сосредоточенно занимался этим. Создавалось впечатление, что это очень важно для него. Но почему он делал такие… такие печальные вещи… Вы знаете, сам он никогда не был печальным… Тогда почему же?.. Понимаете, я… мне всегда казалось, что художник должен создавать скульптуры, которые помогают забывать о грустном, о несчастьях… что-то оптимистическое… Картины тоже… приятные, несущие добро людям… Как бы это сказать… Но я все сохранила. Это все, что осталось после аварии. Хотите посмотреть?
— Да.
— Это мой музей. Правда, в нем не бывает посетителей, кроме Алена…
Она сказала это, чтобы я улыбнулся. Я иду за ней в комнату на первом этаже с окном, выходящим на автосервис.
— Это его мастерская, — говорит она.
