— Ну, не обязательно…
— В каком смысле? — Скорость, с которой премьер теперь лузгал семечки, поражала всякое воображение. Если бы к нему сейчас подключили динамо-машину, он бы давал приличное электрическое напряжение.
— Дело в том, что мы сейчас копаем убийство Гутмана и там выясняются любопытные детали. Мы установили наблюдение за его сыном Ури. В последние дни он здорово спелся с американкой Мэгги Костелло из Госдепа.
— С той переговорщицей? А что у них может быть общего?
— Похоже, Рахель Гутман что-то такое успела сказать ей накануне смерти. А поскольку сами переговоры сейчас считайте что умерли, американцы позволили Мэгги посвятить себя детективному расследованию. Как я понял, она сумела убедить свое начальство в том, что дело Гутмана-старшего поможет им пролить свет на причины проблем, возникших на мирных переговорах.
— И?..
— Ну и ей удалось установить, что профессор Гутман и тот первый убитый палестинец были знакомы и даже сотрудничали по линии науки. А сейчас все идет к тому, что к этому делу можно будет подшить и последнее, ночное убийство.
— Продолжай.
— Нам не хватило времени, чтобы установить подобающее наблюдение за квартирой, в которой они побывали прошлым вечером — я имею в виду квартиру правого журналиста Баруха Кишона в Тель-Авиве. Пришлось импровизировать и писать голоса с улицы. Качество, сами понимаете, невысокое. Но все же нам удалось установить, что перед самым уходом Костелло и Гутман-младший наткнулись на какую-то бумажку, на которой было записано арабское имя…
— Какое?
— Афиф Авейда.
— Это тот, которого зарезали этой ночью?
— Так точно. Как мы поняли, в последнем своем разговоре с Кишоном по телефону Гутман-старший упоминал это имя. И вот Авейды уже нет с нами…
Ярив задумался. Долгое время в кабинете стояла тишина, если не считать щелканья семечек.
— Кто еще в курсе? — наконец спросил премьер.
— Вот именно, господин премьер-министр. Вот именно. И я очень рад, что мы сейчас говорим наедине.
— То есть ты хочешь сказать…
— Что военная разведка — это единственные люди, кроме нас с вами, кто имеет доступ к результатам нашей прослушки.
— Я твой намек понял. Не могу поверить. Неужели ты думаешь, что Йосси бен-Ари, министр обороны правительства Государства Израиль, ведет свою собственную, и притом такую грязную, игру? Неужели ты думаешь, что это он распорядился зарезать того лавочника?
— Я могу сказать лишь одно: если его люди прослушали все записанное в квартире Кишона, они получили имя Афифа.
— Но зачем? Зачем ему это?
— Убивать Авейду? Не знаю. Но я предлагаю смотреть на вопрос шире. Я даже соглашусь с мисс Костелло в том, что дело Гутмана откроет нам глаза на многое.
— Это опять намек? Ты веришь в то, что Йосси решил саботировать мирный процесс и задался целью сорвать переговоры? Чтобы свалить меня и сесть в это кресло самому? Господи…
— Я этого не утверждаю, но…
— Кто ему в этом может подпевать?
— Моссек, возможно. Да еще, может быть, начальник Генштаба.
— Военный заговор…
— Я ничего не утверждаю.
— Если не они, то кто еще?
— Если мы говорим, что это не банальная уличная поножовщина, а преднамеренное убийство человека, о котором в разговоре с Кишоном упоминал Гутман-старший, тогда подозревать в первую очередь стоит тех, кто знал о связи Афифа и Гутмана.
— Мисс Костелло и Ури.
— Вполне годятся на роль подозреваемых.
— Бред, ерунда! Амир, это не очередная компьютерная игрушка из жанра квестов. Это жизнь!
— Я хочу отработать все мыслимые версии.
Премьер-министр откинулся на спинку кресла, смяв ладонью пустой пакетик из-под семечек, и вздохнул.
— Так что ты предлагаешь в итоге?
— Ничего…
— Ты предлагаешь мне поверить в то, что внутри моего правительства имеются люди — военная верхушка, если быть точными, — которые намерены сорвать мирные переговоры и таким способом сменить государственную власть в Израиле?
— Вам прекрасно известно отношение военных к тому, что вы пытаетесь сделать. Им никогда не понравится наш уход из Газы, сворачивание поселений на Западном Берегу Иордана, а меньше всего — грядущий раздел Иерусалима.
Ярив вдруг грустно усмехнулся:
— А я тащил Йосси вверх. Сделал его генералом… Выходит, Брут тоже с ними…
— Каковы ваши указания, господин премьер-министр?
— Твои люди, которые занимаются этим делом, должны закрыться ото всех, кроме нас с тобой. Проверь каждого на благонадежность. Тех, кто работает на военных, убери из своей команды. Каждый твой человек должен считать достижение успеха на мирных переговорах делом всей своей жизни. Если надо, привлеки взамен уволенных левых. Да хоть наркодилеров, мне плевать! Мне от них нужна лишь стопроцентная лояльность и профессиональная подготовка. Как только закончишь чистку в рядах, пусти своих людей по следу Моссека и бен-Ари. Все их телефонные переговоры, встречи с кем бы то ни было — мне нужно все. Я хочу читать их электронную почту, эсэмэски, я хочу знать, бумагой какого цвета они подтирают себе зад в туалете!
— Считайте, что это сделано.
— И знай: я делаю все это только ради того, чтобы доказать тебе безосновательность твоих подозрений! И еще…
— Да?
— Не спускай глаз с Костелло и Гутмана-младшего. Ни на секунду. Как только они во всем разберутся, в чем я почему-то уже не сомневаюсь… Я хочу, чтобы они поделились своим открытием со мной лично.
ГЛАВА 35
Иерусалим, четверг, 11:11
Мэгги не знала, сколько времени пролежала в той темной подворотне — пять минут или пару часов. С тех пор как бандиты швырнули ее оземь и скрылись, она не двигалась. И не смотрела им вслед. И даже не воспользовалась мобильным, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Мэгги пребывала в состоянии шока, все тело ныло, ежесекундно напоминая ей о случившемся.
Наконец мало-помалу она начала приходить в себя. В голове даже забрезжила мысль, что, в сущности, ей повезло — все могло обернуться куда как хуже…
И в этот момент к ней протянулась рука.
Мэгги не без труда подняла глаза и увидела перед собой женщину. На лице той была написана жалость. Она проговорила:
— Я вас видела. Вы та американка, что заходила в дом к Авейде. Что вы здесь делаете? Как вы тут оказались?
Она помогла Мэгги подняться с мостовой и отряхнуться. Мэгги пару раз охнула, ощутив резкую боль в ребрах. Болело и в промежности. И едва только она почувствовала эту боль, как губы ее поджались, а в глазах вновь показались слезы.
