– Не уходи, – попросила она, окидывая его нежным
взглядом. – Разве ты не можешь остаться?
– Нет, дорогая моя, – ответил он.
Чувствуя, как при одном только взгляде на нее внутри
просыпается чудовищная жажда, он попятился, повернулся и направился к Мариусу.
Унылые, навязчивые звуки музыки вызывали у него
головокружение и дрожь в ногах.
Со стороны казалось, что Мариус шепчет какие-то секреты на
ухо склонившемуся к нему смертному. На самом деле он пил кровь, но вскоре
отпустил жертву и усадил мужчину поровнее на стуле.
– Чтобы насытиться здесь, мне придется использовать слишком
многих, – сказал Торн.
Его слова терялись в общем гуле и грохоте музыки, но он
знал, что Мариус все слышит.
– Тогда пойдем поищем преступника, друг мой, и устроим пир.
Мариус кивнул и на несколько минут замер, незаметно обводя
взглядом помещение и без труда читая мысли заполнявших его смертных.
Торн последовал его примеру, стараясь методично прощупать
каждого Мысленным даром. Но шум, общая суета и отчаянное желание вернуться к
той хорошенькой женщине не давали ему сосредоточиться. А светловолосая
по-прежнему смотрела прямо на него. О, как было бы здорово полностью завладеть
ею! Но нельзя убивать столь невинное существо. Если он позволит себе поддаться
желанию, Мариус от него отречется, и мысль о подобном исходе действовала на
Торна не менее отрезвляюще, чем муки совести.
– Идем, – сказал Мариус. – Есть другие места.
Они вновь оказались на улицах ночного города и через
несколько минут вошли в большое здание. Это было казино, а точнее – настоящий
притон, где на зеленых столах крутилась рулетка и вовсю шла игра в кости.
– Посмотри туда, – сказал Мариус, указывая затянутым в
перчатку пальцем на высокого худощавого молодого брюнета со стаканом пива в
руке, вышедшего из игры и теперь наблюдавшего за остальными. – Отведи его
в угол. У стены сколько угодно места.
Торн так и сделал. Положив руку на плечо молодого человека,
он заглянул ему в глаза и воспользовался старым добрым даром Очарования, столь
редким среди тех, кто пьет кровь.
«Следуй за мной, – безмолвно приказал он. – Ты
ждал меня».
Торну вспомнились былые битвы и охота.
Глаза молодого человека подернулись туманом, мысли в голове
смешались, воспоминания куда-то исчезли. Он послушно прошел с Торном к стоявшей
у стены скамье. Они сели рядом. «Теперь твоя жизнь станет моей», – подумал
Торн, массируя пальцами шею юноши, а потом глубоко вонзил клыки в податливую
плоть и беспрепятственно начал пить – медленно, с вожделением.
Поток крови хлынул прямо в душу. Перед внутренним взором
Торна мелькали неясные картины преступлений, совершенных этим человеком, образы
людей, чьи жизни были им отняты. Но Торн не намеревался брать на себя роль
судьи. Он жаждал не возмездия, а крови. Ощутив наконец, как разорвалось
смертное сердце, он отстранился и прислонил тело к стене. Потом поцеловал ранку
и оставил на ней капельку собственной крови, чтобы на коже не осталось следа от
укуса.
Очнувшись от грез, он оглядел сумрачный, дымный зал,
заполненный незнакомцами – чужаками, обреченными на крах всех их надежд и
устремлений. В своем проклятии он обрел вечность, а на человечестве лежит
печать смерти.
Где Мариус? Торн не мог его найти! Он поднялся со скамьи,
чтобы отойти подальше от грязного, уродливого трупа, и тут же наткнулся на
какого-то мужчину. Тот мгновенно ухватился за возможность завязать драку, его
грубое лицо исказилось от ярости.
– Ты что толкаешься? – спросил смертный, сощурив
исполненные ненависти глаза.
– Ладно тебе, – ответил Торн, прощупывая его
мысли, – неужели ты способен убить кого-то только за то, что тебя
толкнули?
– Еще как! – Рот наглеца скривился в жестокой
ухмылке. – И тебя укокошу, если сейчас же не уберешься отсюда.
– Ладно. Но сначала я тебя поцелую.
С этими словами Торн хватил человека за плечи, наклонился и
впился в него зубами. Жадно сделав большой глоток, он незаметно провел языком
по месту укуса. Собравшиеся вокруг зрители, не видевшие, конечно, проникших в
плоть клыков, хохотали над этой загадочной интимной сценой. Им и в голову не
могло прийти, что на самом деле только что произошло на их глазах.
К вящему удовольствию своих друзей, ошалевший, но все еще
исполненный ненависти грубиян вдруг странно обмяк и пошатнулся.
Торн быстрым шагом пересек зал и выбрался на заснеженную
улицу, где его поджидал Мариус. Ветер усилился, но снег уже прекратился.
– Жажда так сильна, что я не в силах ее утолить, –
попытался оправдаться Торн. – Во льдах я держал ее на цепи, как зверя, но
теперь она взяла верх. Не могу остановиться. Пью, пью, а мне все мало.
– Значит, пей еще. Только не убивай. Это непозволительно
даже в таком большом городе. Иди за мной.
Торн кивнул. На его совести уже есть одно убийство. Он
взглянул на Мариуса, молча признаваясь в преступлении. Но тот лишь пожал
плечами и обнял Торна за плечи, увлекая его вперед.
– Нам предстоит побывать во многих местах.
Домой они вернулись почти к рассвету.
В облицованном деревом подвале Мариус провел Торна в
небольшую спальню, обустроенную в каменной нише. От стен веяло прохладой, но в
центре под полотняным пологом стояла огромная роскошная кровать. Сложенные
стопкой искусно вышитые покрывала казались мягкими и теплыми, а матрас и многочисленные
подушки – пышными и удобными.
Отсутствие у Мариуса настоящего склепа, единственно
надежного укрытия, поразило Торна. Здесь его мог обнаружить кто угодно, как в
свое время и Торна в далекой северной пещере. Правда, спальня выглядит намного
роскошнее и привлекательнее. Торн так устал, что язык отказывался ему
повиноваться. Но опасения заставляли его нервничать.
– Кто, по-твоему, нас здесь побеспокоит? – спросил
Мариус. – Такие, как мы, точно так же отправляются отдыхать, уединяются во
тьме. Ни один смертный сюда не войдет. Но если боишься, мы поищем другое
убежище. Мне понятны твои сомнения.
– Ты тоже так спишь?
– Более того, я устроил себе спальню наверху, как у
смертных, и ложусь в постель со всеми удобствами. За все долгие века
существования я лишь однажды подвергся нападению врагов – стаи вампиров. Когда
они набросились на меня, я бодрствовал и был во всеоружии. Если захочешь,
когда-нибудь расскажу тебе эту жуткую историю.
Лицо Мариуса потемнело, как будто при одном только
воспоминании о давней трагедии он почувствовал страшную боль.
