Мчась к верхнему пролету главной лестницы, я увидел далеко
внизу кричащую Бьянку, окруженную дьяволами, облаченными в черные плащи,
которые угрожали ей факелами. У открытого входа лежал труп Винченцо.
Я расслышал вопли гондольеров, умолявших обитателей палаццо
выходить наружу.
Я слетел вниз по лестнице и с помощью Огненного дара сжег
молодых и неопытных обидчиков Бьянки, путавшихся в полах своих ряс, объятых
пламенем. К некоторым пришлось применить физическую силу – не было времени
вычислять направление своих сверхъестественных дарований.
Я быстро пронес Бьянку через густой дым и бросил на руки
гондольеру, в тот же миг умчавшему ее прочь.
Едва я обернулся, чтобы бежать на помощь кричащим мальчикам,
меня окружила новая стая монстров в черном. Я сжег и этих, успев отбросить в
сторону их факелы.
В доме воцарился хаос. Через перила падали статуи. Горели
гобелены, тлели картины, но мальчики – как защитить мальчиков?
Сгоревшее кольцо чудовищ сменилось новыми монстрами, и со
всех сторон слышались обвинения:
– Еретик, богохульник, Мариус, идолопоклонник, Мариус,
язычник! Сантино приговорил тебя к сожжению!
Снова и снова я отбивался от факелов. Снова и снова жег
нападавших. Снова и снова слышал их предсмертные вопли.
Дым слепил меня, как смертного. Мальчики панически ревели –
их выносили из дома на крышу.
– Амадео! – вскричал я.
Откуда-то сверху донесся его отчаянный зов.
Я поспешил наверх, но на каждом пролете меня осаждали новые
враги – пришлось как можно быстрее отбрасывать их в сторону, играя в старую
игру.
– Амадео, используй свою силу! – кричал я, не видя
его. – Используй способности, что я тебе дал.
Но в ответ я слышал только его крики.
Я поджег всех, кто толпился вокруг. Я не видел ничего, кроме
горящих фигур и все новых и новых факелов, которые едва успевал отталкивать.
– Вы сгореть хотите? – вскричал я, надеясь, что угрозы
подействуют, но они не возымели эффекта.
Охваченные фанатичным пылом, они наступали.
– Сантино шлет свой священный огонь. Сантино шлет свое
возмездие. Сантино забирает учеников. Сантино забирает твоих детей. Настало
время тебе сгореть!
Совершенно неожиданно – действительно неожиданно! –
собралось семь-восемь нападавших, образовавших роковой круг: они оказались
достаточно ловкими, чтобы метко швырнуть в меня факелы и поджечь мою одежду и волосы.
Огонь охватил мое тело, поглотив голову, руки, ноги.
Сперва я подумал, что это ерунда, что я выберусь, ведь я
бессмертный, я – Мариус, но тут на память пришла страшная картина египетского
старца, сожженного лампой, окутанного зловещим дымом на полу моей комнаты.
На память пришла кровь Эвдоксии в Константинополе,
воспламенившаяся на полу святилища.
На память пришел бог друидов с черной, обожженной кожей.
И в следующее мгновение я понял, что воспламенилась и моя
кровь, что, несмотря на выносливость кожи и костей, невзирая на силу воли, я
горю – горю так быстро, с такой болью, что мне уже никак не спастись.
– Мариус! – в ужасе кричал Амадео. –
Мариус! – Его голос звенел как колокольчик.
Выбирая направление, я не рассуждал.
Помню, что как-то добрался до крыши и что вопли Амадео и
мальчиков остались далеко позади.
– Мариус! – в последний раз выкрикнул Амадео.
Я словно ослеп. Я не видел моих мучителей. Я не видел неба.
В ушах раздавались предостережения Бога Рощи, произнесенные в ночь моего
создания: я бессмертен, но меня могут уничтожить солнце или огонь.
Остаток сил я бросил на спасение жизни и в таком состоянии
повелел себе перескочить через ограду садика на крыше и броситься вниз, в
канал.
– Да, вниз, вниз, в воду, под воду, – проговорил я
вслух, заставил себя выслушать собственный приказ, а потом как можно быстрее
поплыл под смердящей водой, держась дна.
Смрадная жидкость охладила и омыла мое тело, а позади
остался горящий палаццо, откуда похищали моих детей, где уничтожали мою
живопись.
В канале я пробыл час, а то и дольше.
Огонь, разливавшийся по жилам, угас почти мгновенно, но я
чувствовал себя так, словно с меня заживо содрали кожу. Когда я наконец
выбрался на сушу, то прямиком направился к обитой золотом комнате, где стоял
мой гроб.
Дойти я не смог.
Объятый страхом, я дополз на коленях до черного хода и отпер
дверь – наполовину силой мысли, наполовину дрожащими пальцами.
Медленно пробравшись через длинный ряд комнат, я подошел к
тяжелой преграде, закрывавшей вход в убежище. Не знаю, сколько времени я сражался
с дверью, но отворилась она только под напором Мысленного дара, а не моих
обожженных рук.
Наконец я сполз по лестнице в темноту и спокойствие золотой
комнаты.
Казалось чудом, что я лежу рядом со своим саркофагом. У меня
не осталось сил двигаться дальше, каждый вздох причинял боль.
Вид обгорелых рук и ног казался нелепой насмешкой. Потрогав
пальцами волосы, я осознал, что их практически не осталось. Под загрубевшей
черной плотью прощупывались ребра. Можно было не глядеться в зеркало, чтобы
понять: я превратился в чудовище без лица.
Но, прислонившись к саркофагу и вслушавшись в тишину, я
гораздо больше опечалился тем, что услышал голоса мальчиков, взывающих о помощи
на отходивших в далекий порт кораблях, что Амадео умолял захватчиков одуматься.
Однако ожидать от них проявления здравого смысла не приходилось. Бедные мои
дети слышали в ответ только песнопения приверженцев сатаны. И я понял, что
негодяи везут моих детей на юг, в Рим, к Сантино, которого я оскорбил, а потом
так безрассудно отпустил.
Амадео снова попал в плен, снова стал заложником тех, кто
хотел использовать его для достижения своих порочных целей. Амадео снова
похитили и лишили привычного образа жизни, чтобы перевезти в какое-то ужасное
место.
Как же я ненавидел себя за то, что не уничтожил Сантино! Что
побудило меня сохранить ему жизнь?
Даже сейчас, рассказывая тебе свою историю, я его ненавижу.
Ненавижу всем сердцем и буду ненавидеть всегда – ибо во имя сатаны он уничтожил
все, что было мне дорого, отнял у меня моего Амадео, отобрал тех, кто находился
под моей защитой, сжег палаццо, где хранились плоды моих фантазий.
Я начал повторяться, не так ли? Прости меня. Ты, конечно,
понимаешь все тщеславие, всю бесконечную жестокость поступка Сантино. Ты,
конечно, понимаешь, с какой разрушительной мощью он изменил течение жизни
Амадео...
