А в том, что течение его жизни бесповоротно изменится, я не
сомневался уже тогда, когда лежал рядом с саркофагом. Понимал, потому что у
меня не было сил вернуть своего ученика, не было сил спасти обреченных смертных
мальчиков, которым были уготованы немыслимые пытки, не было сил даже выйти на
охоту.
А если не выходить на охоту, как я обеспечу себя целительной
кровью?
Я упал на пол комнаты и постарался утихомирить боль
обожженной плоти. Я пытался только дышать и думать.
Я услышал Бьянку. Бьянка была жива.
Бьянка даже привела людей спасать наш дом, но он был
безнадежно разрушен. Снова война и мародерство лишили меня прекраснейших вещей,
которыми я так дорожил: я потерял книги, потерял записи – все мои дневники.
Сколько часов я пролежал так, не знаю, но когда я
приподнялся, чтобы снять крышку с саркофага, то обнаружил, что ноги меня не
держат. Сгоревшими руками мне не удалось даже приподнять крышку. Только силой
мысли я наконец сдвинул ее с места, и то недалеко.
Я опять устроился на полу.
Мне было слишком больно двигаться.
Есть ли надежда пересечь мили, отделявшие меня от Священных
Прародителей? Я не знал. И не мог без риска покинуть свое укрытие, чтобы
выяснить.
Тем не менее я мысленно вызвал образ Тех, Кого Следует
Оберегать. Я помолился им. Я представил себе Акашу как живую, как настоящую.
– Помоги мне, моя царица, – прошептал я вслух. –
Помоги. Направь меня. Вспомни, как ты говорила со мной в Египте. Вспомни.
Поговори со мной. Никогда еще я не страдал так, как сейчас.
И тут у меня вырвалась старая колкость, старая, как сами
молитвы.
– Кто будет ухаживать за вашим святилищем, если я не
восстановлюсь? – спросил я. Я дрожал от горя. – Акаша,
любимая! – шептал я. – Кто будет поклоняться тебе, если я погибну?
Помоги мне, направь меня, ведь по прошествии веков однажды ночью я могу тебе
понадобиться! Вспомни, кто так долго о тебе заботился?
Но что толку говорить колкости богам и богиням?
Всей силой Мысленного дара я обратился к заснеженным Альпам,
где построил тайное святилище.
– Моя царица, скажи, как мне попасть к тебе? Не может быть,
чтобы столь страшное событие не нарушило твой безмолвный покой. Неужели я прошу
слишком много? Я мечтаю о чуде, но не представляю себе, как оно произойдет. Я
молю о милосердии, но не помышляю о том, в чем оно проявится.
Я знал, что совершил бы безрассудство, если не богохульство,
умоляя ее оставить ради меня свой трон. Но, может быть, у нее хватит могущества
каким-то чудом передать мне силу на расстоянии?
– Как мне вернуться к тебе? – молил я. – Как
выполнять свои обязанности, если я не исцелюсь?
Ответом мне послужило молчание золоченой комнаты. Здесь было
так же холодно, как в горном святилище. Я стал воображать, что альпийские снега
прикасаются к моей горячей плоти.
Но мало-помалу ужасы начали отступать.
Кажется, я тихо и грустно усмехнулся.
– Я не могу добраться до тебя один, – сказал я, –
без посторонней помощи, а как мне получить помощь, не выдав своей тайны? Не
выдав секрета святилища Тех, Кого Следует Оберегать?
Наконец я встал на колени и медленно, с трудом, начал
карабкаться по каменной лестнице; невзирая на боль, я умудрился встать и
Мысленным даром закрыть бронзовую дверь.
Безопасность превыше всего, безопасность. Я должен выжить,
думал я. Отчаиваться нельзя.
Потом, рухнув на пол, я бурой мерзостью сполз по лестнице в
золотую комнату и упорно толкал крышку гроба, пока он не открылся настолько,
что я смог забраться внутрь.
Прежде я никогда не подвергался подобным истязаниям, никогда
не испытывал подобной боли.
К последствиям пыток примешивалось чудовищное унижение.
Сколько же неизведанного оставалось в мире! Сколько мне еще предстояло узнать о
жизни!
Вскоре крики мальчиков стихли вдали, и сколько бы я ни
прислушивался, до меня не доносилось ни звука. Корабль унес их за море.
Но Бьянку я слышал.
Бьянка рыдала.
Обезумев от горя и боли, я мысленно проник в дальние уголки
Венеции.
– Рэймонд Галлант, член Таламаски, – прошептал
я, – ты мне нужен. Рэймонд Галлант, надеюсь, ты не уехал из Венеции.
Рэймонд Галлант из Таламаски, услышь мои молитвы.
Я не мог нащупать ни одного следа, но кто знает, во что
превратились мои способности? Возможно, они совершенно истощились. Я даже точно
не помнил обстановки или адреса его комнат.
Но почему я надеялся его найти? Разве я сам не приказал ему
покинуть город? Разве я был недостаточно убедителен? Конечно, он выполнил мои
указания. Несомненно, от места, где я еще мог дозваться, его отделяла не одна
миля.
И все же я продолжал как молитву твердить его имя:
– Рэймонд Галлант из Таламаски, ты мне нужен. Ты мне нужен.
Долгожданное облегчение снизошло с приближением рассвета.
Бушующая боль постепенно начала стихать, и ей на смену пришли сны, как это
обычно случается, когда я ложусь до рассвета.
Во сне я увидел Бьянку. Вокруг нее стояли слуги, они утешали
ее, а она повторяла:
– Погибли, оба погибли, я точно знаю. Оба погибли в огне.
– Нет, милая, – сказал я и из последних сил отправил ей
мысленное послание:
«Бьянка, Амадео больше нет, но я жив. Не пугайся, когда
увидишь меня, я весь обгорел. Но я жив».
Чужими глазами я увидел ее отражение: она резко замолчала и
отвернулась от них. Я увидел, как она поднялась с кресла и направилась к окну.
Я увидел, как она открыла ставни и стала всматриваться в сырой горизонт, где
вставало солнце.
«Завтра на закате я позову тебя. Бьянка, я чудовище в
собственных глазах, в твоих я тоже буду чудовищем. Но мне придется это
пережить. Я позову тебя. Не бойся».
– Мариус, – сказала она.
Столпившиеся вокруг нее смертные слышали, как она назвала
мое имя.
Но меня сразил утренний сон. Я не мог сопротивляться. Боль
наконец ушла.
Глава 25
Я проснулся с мучительной болью. Час-полтора я пролежал без
движения, слушая голоса Венеции, слушая, как катятся воды под домом и вокруг
него, как утекают в каналы и в море.
Я искал еретиков Сантино, исполненный тихого величественного
ужаса при мысли о том, что они до сих пор ищут меня. Но они все исчезли – по
крайней мере, на какое-то время.
