В общем, я увез царицу вместе с ее возлюбленным Энкилом и
две тысячи лет заботился о них – неподвижных и бессловесных, как статуи, –
оберегал от любых опасностей.
Я укрывал их в особом святилище. Они стали моей жизнью, моим
священным долгом.
Я приносил им цветы и воскурял благовония. Менял им одежду.
Я стирал пыль с безжизненных лиц. И все это время хранил место их пребывания в
тайне, не позволяя приблизиться к ним никому, дабы ни один вампир не смог
испить Могущественной Крови Матери и Отца или даже попытаться похитить их.
Мариус не сводил глаз с огня, но мускулы шеи непроизвольно
напряглись и на гладких висках на секунду проступили вены.
– Все это время, – продолжал он, – я любил то
божественное создание, которое ты справедливо назвал темной царицей. Наверное,
это и есть самая главная ложь моей жизни. Я любил ее.
– Как можно не полюбить такое существо? – спросил
Торн. – Даже сквозь сон я разглядел ее лицо. И ощутил скрытую в ней тайну.
Темная царица... Да, я на себе испытал ее чары. А безмолвие... Быть может,
таково было предначертание высших сил. Наверное, когда она ожила, тебе показалось,
что проклятие снято и она наконец стала свободной.
Эти слова произвели на Мариуса странное впечатление. Он
бросил холодный взгляд на Торна и снова повернулся к огню.
– Прости, если я что-то не то сказал, – сказал
Торн. – Я просто стараюсь понять.
– Да, она была все равно что богиня, – подтвердил
Мариус. – Я считал ее богиней и мечтал о ней, хотя убеждал и себя, и
остальных в обратном. Так и плелась моя паутина обмана.
– Неужели нужно перед первым встречным признаваться в своей
любви? – тихо спросил Торн. – Разве нельзя иметь свои секреты?
С глухой болью в сердце вспомнил он о создательнице. И при
этом даже не пытался скрыть свои мысли от Мариуса. Торн вновь увидел ее сидящей
в пещере, на фоне ярко пылающего пламени. Она выдергивала из головы волос за
волосом, наматывала их на веретено и свивала в нити. Кровавые ободки вокруг
глаз были особенно заметны...
Он прогнал воспоминания прочь, запрятал их поглубже в
сердце. И посмотрел на Мариуса.
Но тот так и не ответил на его вопрос.
Торна охватило волнение. Он понимал, что лучше помолчать и
дать Мариусу возможность выговориться. Но на языке вертелись вопросы.
– Как же произошло такое несчастье? – спросил
Торн. – Почему темная царица встала со своего трона? Неужели ее разбудили
песни вампира Лестата? Я видел, как он, притворяясь человеком, танцует перед
смертными. И даже улыбнулся во сне, глядя, как спокойно чувствует он себя в
современном мире: люди не желают верить своим глазам и веселятся под его
музыку.
– Именно так все и было, друг мой, – сказал
Мариус. – По крайней мере в отношении людей. А она... Да, песни тоже
помогли ей очнуться от сна.
Не следует забывать, что она прожила в тишине несколько
тысяч лет. Цветы и благовония я предоставлял ей в изобилии. Но музыку...
Никогда. Только современный мир дал ей такую возможность, и песни Лестата
ворвались прямо в тот зал, где сидела царица, окутанная мерцающими одеяниями.
Причем музыка будила ее не один раз, а целых два.
Первое пробуждение потрясло меня не меньше, чем второе, хотя
тогда все быстро вернулось на круги своя. Оно случилось двести лет назад на
одном из маленьких островков в Эгейском море. Мне следовало извлечь для себя
хороший урок. Если бы не моя гордыня...
– Но что же все-таки произошло?
– Лестат, в то время еще относительно молодой вампир,
услышав обо мне, решил со мной встретиться. Его намерения были чисты. Он хотел,
чтобы я поделился с ним знаниями, и искал меня по всему миру. В конце концов
наступил момент, когда он ослаб и дар бессмертия превратился для него в
тягостное бремя. Он готов был покинуть мир и скрыться под землей. Вспомни, как
сам ты ушел в северные земли и уснул во льдах.
Я привез его к себе. Мы долго беседовали – так же, как
сейчас с тобой. Но что-то произошло, и у меня вдруг возникло любопытное
ощущение: я испытал прилив глубокой привязанности к Лестату и непреодолимое
желание довериться ему.
Несмотря на свою молодость, он отнюдь не был наивным
невеждой. И оказался идеальным слушателем. Когда я брал на себя роль учителя,
он не возражал и воспринимал это как должное. Мне отчаянно захотелось раскрыть
ему секрет наших царя и царицы, поведать свои самые сокровенные тайны.
С тех пор как я делился ими с кем-либо, прошло целое
столетие, и все эти долгие годы я провел в одиночестве среди смертных. Быть
может, поэтому Лестат в своей беззаветной преданности показался мне достойным
доверия.
Я проводил его в подземное святилище, открыл дверь и показал
две сидящие фигуры.
В первые секунды он решил, что Мать и Отец – просто статуи,
но вскоре понял, что они живые, что они такие же, как мы, только гораздо древнее.
А главное, он увидел в них собственное будущее – то, что ждет впереди всех тех
из нас, кому доведется провести в этом мире несколько тысячелетий.
Устрашающее открытие. Даже глядя на меня, юным вампирам
непросто смириться с тем, что со временем и их тела станут такими же твердыми,
а кожа – такой же бледной. Мать и Отец поистине внушали ужас – не удивительно,
что Лестат перепугался.
Тем не менее он, обуздав страх, приблизился к царице и
поцеловал ее в губы. Неслыханная дерзость! Однако, наблюдая за Лестатом, я
понял, что для него такое поведение вполне естественно. Отстранившись от нее,
он признался, что знает ее имя: Акаша.
Она сама назвала ему свое имя! Я не мог отрицать столь
очевидный факт. Да, из глубины веков до его слуха донесся безмолвный голос, шепчущий
соблазнительные признания.
Ты только представь, как молод был тогда Лестат. Он получил
Темную Кровь в двадцать лет. И с момента его перерождения прошло еще лет
десять, не больше.
Как я должен был поступить? Как относиться к тому поцелую и
тайным откровениям?
Я полностью отрицал как свою любовь, так и ревность. Не
желал признаваться в том, что испытываю горькое разочарование. «Ты слишком
опытен и мудр, чтобы поддаваться слабости, – убеждал я себя. – Так
извлеки урок из произошедшего. Может быть, этот юноша узнает благодаря ей нечто
поистине важное и ценное. Разве она не богиня?»
Я повел Лестата в гостиную, в удобную комнату, похожую на
ту, где сидим сейчас мы с тобой, но обставленную в другом стиле, и мы
проговорили до рассвета. Я поведал ему повесть своей жизни, рассказал о том,
как родился во Тьму, о путешествии в Египет. Всерьез приняв на себя роль
учителя, я играл ее с великодушием и полной самоотдачей. Сам не пойму, ради
кого я все рассказывал – ради Лестата или ради себя? Но те часы я вспоминаю с
удовольствием.
