Я спустился вниз и выяснил, что по всему храму разбросаны
предметы обстановки. Вазы и лампы либо разбились, либо попадали на пол. Повсюду
валялись свечи. Кто же из Прародителей это сделал? Оба сидели не двигаясь. Я не
мог получить ответ, что только усилило мой страх.
В минуту отчаяния и малодушия я посмотрел на Акашу и подумал
– если ты пожелаешь, я отдам тебя Лестату! Только объясни как. Давай вместе
восстанем против Энкила! Но эти слова умерли во мне, так и не оформившись.
В душе я испытывал холодную ревность. И тяжкую печаль.
Однако я мог уговаривать себя, что чудо произошло из-за
скрипки, не так ли? Ведь в древние времена подобных инструментов не
существовало. А он, вампир, устроил для нее концерт, по всей вероятности
вывернув музыку наизнанку.
Тем не менее облегчения эти мысли не принесли. Она
пробудилась ради него!
И пока я стоял в нерушимой тишине храма и глядел на
сломанные вещи, мне в голову закралась внушенная ею мысль.
«Я полюбила его не меньше, чем ты, и хочу, чтобы он остался,
не меньше, чем ты. Но ничего не выйдет».
Ужас приковал меня к полу.
Но я направился прямо к ней, как бывало сотни раз, медленно,
чтобы она при желании успела отказать мне, чтобы он самым незаметным жестом дал
мне понять, что отвергает меня. И испил ее крови, возможно, из той же самой
вены ее белого горла, не знаю. Обернувшись, я внимательно посмотрел на Энкила.
Его холодное лицо оставалось безразличным.
Проснувшись на следующую ночь, я опять услышал в храме шум.
И снова обнаружил беспорядок.
У меня не осталось выбора и пришлось отослать Лестата.
Другого средства я не нашел.
Так произошло еще одно горькое расставание – столь же
тяжелое, как расставание с Пандорой или Бьянкой.
Никогда не забуду его обаяния, легендарных белокурых волос и
бездонных голубых глаз – воплощение вечной молодости, полной безумных надежд и
чудесных мечтаний. Я жестоко обидел и ранил его, когда приказал уезжать. Сердце
мое обливалось кровью, но другого выхода не было. А мне так хотелось его
оставить – ученика, возлюбленного, бунтаря. Я полюбил его журчащую речь,
честные вопросы, отважные воззвания в защиту сердца и свободы царицы. Разве
нельзя избавить ее от Энкила? Разве нельзя вдохнуть в нее жизнь? Опасные мысли,
опасные речи, но Лестату было этого не понять.
И мне пришлось позабыть о собственном разбитом сердце и
отказаться от чудесного юноши, которого я так полюбил, невзирая на одиночество
духа и шаткость рассудка и воли.
Но теперь я воистину боялся того, на что могут оказаться
способны при следующем пробуждении Акаша и Энкил. Я не мог поделиться
опасениями с Лестатом, дабы не напугать и не распалить его окончательно.
Понимаешь, я уже тогда понимал, что Кровь принесла ему одно
несчастье, что он мечтает обрести цель в смертном мире и остро сознает, что
таковой не появится, а потому он неугомонен и неуправляем.
А я, оставшись после его отъезда наедине с Эгейским раем,
всерьез призадумался, не стоит ли уничтожить Мать и Отца.
Все, кто читал наши Хроники, знают, что стоял 1794 год и мир
был полон чудес.
Как мог я давать приют тем, кто представлял собой страшную
угрозу для смертного мира? Но умирать не хотелось. Нет, умирать мне никогда не
хотелось. И я не оставил в покое царя и царицу. Я продолжал заботиться о них и
осыпать символами поклонения.
А познакомившись с многогранными чудесами современного мира,
я больше, чем когда-либо, стал бояться смерти.
Глава 35
Взлет и падение Акаши
Наверное, лет двадцать назад я перевез Мать с Отцом в
Америку, в ледяную пустыню севера, где в ледяных глубинах возвел удивительный с
точки зрения технологического обеспечения дом, описанный Лестатом в книге
«Царица Проклятых». Там-то Акаша и встала со своего трона.
Быстро перечислим уже неоднократно упоминавшиеся события – я
устроил замечательное современное святилище для царя и царицы, куда поместил
телеэкран, способный донести до них музыку и прочие развлечения, а также
«новости» со всей планеты.
Сам я поселился в том доме один, получив в собственное
распоряжение длинную цепочку хорошо обогреваемых комнат и библиотек, где я
вечно читал и писал, а также смотрел фильмы и документальные ленты, вызывавшие
живейший интерес.
Я пару раз проникал в смертный мир под видом режиссера, но
по большому счету жил затворником и почти ничего не знал о других Детях Тысячелетий.
Пока Бьянка или Пандора не захотели поселиться со мной,
какое мне дело до остальных? Что касается появления Вампира Лестата,
исполнявшего мощную рок-музыку, я счел это событие до истерики забавным. Я не
смог бы придумать более подобающей маскировки для вампира, чем обличье
рок-музыканта.
Но по мере того, как появлялись его короткие видеоклипы, я
начал осознавать, что он таким образом намерен целиком обнародовать историю
нашего рода. И также понял, что вампиры всего мира готовятся выступить против
него.
То были юные создания, на которых я не обращал внимания, но,
к большому моему изумлению, Мысленный дар донес до меня их голоса: они усердно
разыскивали друг друга.
Тогда я не придал услышанному особого значения. Мне и не
снилось, что его музыка способна изменить мир – как мир смертных, так и наш
собственный. И я никак не подготовился к событиям той ночи, когда я спустился в
подземелье и обнаружил, что мой царь, Энкил, превратился в хрупкую пустую
оболочку, лишенную крови. Казалось, он сидит на троне, но я дотронулся до него
пальцами – и тело упало на мраморный пол, а черные волосы разлетелись мелкими
осколками.
Я потрясенно уставился на останки царя. Кто посмел совершить
такое – выпить его кровь до последней капли, уничтожить его!
И где моя царица? Неужели ее постигла та же участь, неужели
легенда о Тех, Кого Следует Оберегать, – ложь от начала до конца?
Однако я знал, что легенда не лжет, и понимал, что на свете
есть только одно существо, способное определить судьбу Энкила,
одно-единственное близкое существо, обладающее достаточным коварством, знанием
и силой.
Через несколько секунд я отвернулся от упавшей оболочки
Энкила и обнаружил, что она стоит лишь в нескольких дюймах от меня. Она
прищурила черные, полные жизни глаза. Она не сменила королевского наряда, что я
надел на нее. Красные губы растянулись в насмешливой улыбке, и тут я услышал
шаловливый смех.
Я ненавидел ее за этот смех.
Ненавидел и одновременно боялся.
Во мне взыграло чувство собственника – она была моей, как
она посмела пойти против меня?
Где та прелесть, о которой я так долго мечтал? Сбывались мои
худшие кошмары.
