Пойми правильно: я действовал не под влиянием религиозного
импульса, ибо считал бога, обитавшего в лесу друидов, не кем иным, как
чудовищем. Я понимал, что Акаша тоже своего рода чудовище. Как, впрочем, и я
сам. У меня не было намерения делать царицу объектом поклонения – напротив, я
стремился сохранить ее существование в тайне. И с того момента, когда Акаша и
ее супруг попали под мое покровительство, они воистину стали Теми, Кого Следует
Оберегать.
Тем не менее в глубине души я ее боготворил. Я создал для
нее роскошное святилище и мечтал, что настанет час – и она, как прежде,
мысленно заговорит со мной.
Сначала я тайно перевез царственную чету в Антиохию –
чудесный, интереснейший город, находившийся, по понятиям тех времен, на
Востоке, но в действительности являвшийся частью Римской империи. Антиохия
строилась и развивалась под сильным эллинским влиянием – то есть под влиянием
греческой философии и культуры. Это был город великолепных зданий, огромных
библиотек и философских школ, где даже мне, ночному гостю, тени собственного
«я», нередко доводилось встречать выдающихся людей и слышать восхитительные
речи.
Тем не менее в первые годы, проведенные рядом с Матерью и
Отцом, я испытывал горькое чувство одиночества, а безмолвие божественной четы
действовало на меня угнетающе. Я был жалок в своем непонимании собственной
природы и постоянно предавался мрачным размышлениям относительно своей судьбы и
вечности.
Молчание Акаши и страшило, и смущало меня. В конце концов,
зачем она просила вывезти ее из Египта, если хотела всего лишь восседать на
троне в вечной тишине? Временами я готов был предпочесть самоуничтожение
подобному существованию.
Потом рядом возникла Пандора – воплощение совершенства,
женщина, которую я знал, еще когда она была ребенком. Однажды я даже ходил к
отцу Пандоры просить ее руки.
И вот Пандора появилась в Антиохии – столь же прелестная в
расцвете лет, как и в юности. При виде ее меня охватило непреодолимое желание.
Наши судьбы роковым образом переплелись. Должен признаться,
что создание Пандоры произошло так быстро, в таком сильном порыве чувств, что я
погрузился в пучину слабости, чувства вины и смятения. Но Пандора считала, что
сама Акаша прислушалась к голосу моего одиночества и повелела нам соединиться.
Пандора не сомневалась, что именно Акаша привела ее ко мне.
Если ты видел нас во время совета, на котором мы обсуждали
дальнейшую судьбу Акаши, а следовательно, и всех, кто пьет кровь, то непременно
вспомнишь Пандору: высокую белокожую красавицу с прекрасными волнистыми темными
волосами. Теперь она, как и мы с тобой, принадлежит к числу тех, кого называют
Детьми Тысячелетий.
Ты можешь спросить: почему я не с нею? Почему не могу
признаться в преклонении перед ее умом, красотой и глубочайшим пониманием
всего, что происходит вокруг?
Не знаю. Знаю только, что сейчас, как много лет назад, нас
разделяют злость и боль. Я не могу признаться, что поступал с ней дурно. Не
могу признаться, что лгал о своей любви и о необходимости быть с ней рядом. А
именно эта необходимость, возможно, и заставляет меня держаться на безопасном
расстоянии от испытующего взгляда ее нежных и мудрых карих глаз.
Должен признаться, что она резко осуждает меня за некоторые
поступки, совершенные в последнее время. Но это слишком сложно объяснить.
В те давние времена, прожив вместе с ней едва ли пару
столетий, я разорвал наш союз – разрушил его по чистейшей глупости. Мы
ссорились почти каждую ночь. Я не желал признавать ее превосходство, не мог
смириться с ее победами и в результате повел себя безрассудно: по собственной
глупости и слабости ушел от Пандоры.
За всю свою долгую жизнь я не совершил худшей ошибки.
Но позволь мне сначала вкратце рассказать о том, как
разлучили нас моя гордыня и горечь.
За то время, что мы оставались хранителями Матери и Отца,
древние боги густых северных лесов практически вымерли. Тем не менее время от
времени кому-нибудь из пьющих кровь удавалось обнаружить наше убежище, и тогда
они заявлялись с требованием позволить им испить крови Тех, Кого Следует
Оберегать.
Чаще всего незваные гости вели себя дерзко и вызывающе, но
мы с легкостью выдворяли их за порог, и постепенно все возвращалось на круги
своя.
Однако однажды вечером к нашей вилле, расположенной в
предместье Антиохии, приблизилась небольшая группа новообращенных вампиров,
одетых в простые балахоны. Кажется, их было пятеро.
Вскоре, к моему вящему изумлению, выяснилось, что они мнят
себя служителями сатаны, исполнителями божественного замысла, заключавшегося в
том, чтобы дать дьяволу возможность сравняться силой с христианским Богом.
О Матери и Отце юные кровопийцы ничего не знали и, несмотря
на то что святилище находилось в подземелье нашего дома, не уловили признаков
присутствия царственной четы. Слишком они были молоды, слишком невинны. Их пыл
и неподдельная искренность разрывали мне сердце.
Их головы были забиты фантастической мешаниной из
христианских идей, религиозных постулатов Востока и верований дикарей и
язычников, и при этом наивность юнцов не знала границ. Вот почему, узнав, что
среди тех, кто пьет кровь, появилась новая религия, что у нее много адептов и
речь уже идет даже о культе, я пришел в неописуемый ужас.
Все человеческое во мне воспротивилось, а рациональный
римлянин, коим я по-прежнему оставался в душе, почувствовал опасность и крайне
встревожился.
Правда, Пандора быстро привела меня в чувство и убедила в
необходимости истребить всю стаю. Если их отпустить, объяснила она, придут
другие – и очень скоро Мать и Отец попадут в их руки.
Мне, с легкостью убивавшему древних языческих богов,
непросто было с ней согласиться. Возможно, потому, что именно тогда я впервые
отчетливо осознал, что, останься мы в Антиохии, продолжай мы вести прежний
образ жизни, к нам вновь и вновь будут непрошено являться те, кто пьет кровь, и
тогда убийствам не будет конца. А моя душа не могла смириться с такими
последствиями. Меня снова посетила мысль о собственной смерти и даже о смерти
Тех, Кого Следует Оберегать.
Мы истребили фанатиков. Учитывая их молодость, ничего
сложного в этом не было. Минутное дело. Мы сожгли их дотла, а потом, как
положено, развеяли пепел.
Но когда все закончилось, я погрузился в гнетущее молчание и
месяцами не выходил из святилища. Погруженный в собственные страдания, я
перестал замечать Пандору и даже не вспоминал о ней.
Я не мог объяснить своей прекрасной спутнице, что провидел
мрачное будущее, и, когда она уходила в город охотиться или развлекаться,
отправлялся к Акаше.
Я шел к моей царице, вставал перед ней на колени и просил
подсказать, как жить дальше, что делать.
