– В конце концов, – говорил я, – они же твои дети!
Их целые легионы, но они никогда не слышали твоего имени. Они уподобляют свои
клыки змеиным зубам и твердят что-то об иудейском пророке Моисее и об
изображении змеи, вознесенном им в пустыне
[2]. Они говорили, что
на их место придут другие.
Акаша безмолвствовала. Должен заметить, что за две тысячи
лет я не получил от нее ни одного внятного ответа.
Но тогда я находился в самом начале своего страшного пути и
в те беспокойные минуты понимал лишь, что нужно молиться втайне. Пандора не
должна видеть меня, философа Мариуса, преклонившим колено. Я продолжал
предаваться экстазу бредового культа и обращаться с мольбами к царице. Иногда
мне казалось, что на лице Акаши появляется некое подобие жизни, однако это было
лишь замысловатой игрой световых бликов.
Тем временем Пандора, обозленная моим молчанием не меньше,
чем я был зол на безмолвие Акаши, пришла в полное смятение и, словно обезумев
от обиды, однажды ночью заявила:
– Как бы я хотела от всех вас избавиться!
Я не придал большого значения этим словам, ибо счел их
обычными для любой семейной ссоры. Однако Пандора ушла из дома и не вернулась –
ни к утру, ни позже.
Как видишь, она просто играла со мной в ту же игру, что и я
с ней. Она отказывалась становиться свидетелем моих неприятностей и не могла
понять, как отчаянно я нуждался в ее присутствии и даже в ее бесплодных
мольбах.
Сейчас мне стыдно признаваться в своем безграничном эгоизме.
Я не имел права так поступать. Но, ужасно разозлившись на Пандору, я совершил
непоправимое: подготовил все необходимое к отъезду из Антиохии и назначил его
на ближайший же день.
При тусклом свете лампы, чтобы не возбудить подозрений
смертных посредников, я распорядился, чтобы меня и Тех, Кого Следует Оберегать,
в трех гигантских саркофагах морем перевезли в Рим. Забрав все, что
принадлежало мне, я покинул мою Пандору и оставил ее вещи валяться в пустой
вилле. Я расстался с единственным существом в мире, согласным меня терпеть и
проявлять понимание, – не все ли равно, ссорились мы или нет?
Я бросил на произвол судьбы единственную в мире женщину,
которой была известна моя истинная сущность!
Конечно, тогда я даже не задумывался о последствиях, не
подозревал, что столетиями буду безрезультатно искать Пандору. Я не знал, что
возведу ее в ранг богини, столь же всемогущей в чертогах памяти, как Акаша в
реальности.
Вот видишь, как много я лгал. Сплошной обман, как и в
отношении Акаши. Я любил Пандору и нуждался в ее обществе. Но в словесных
битвах, даже в самых эмоциональных, я всегда играл роль высшего существа, не
нуждавшегося в иррациональных, на первый взгляд, беседах и внешних проявлениях
любви и привязанности.
Я помню, как Пандора спорила со мной в ту ночь, когда я дал
ей Темную Кровь.
– Не делай культа из разума и логики, – говорила
она, – ибо по прошествии времени разум подведет тебя и ты станешь искать
прибежища в безумии.
Меня ужасно оскорбили эти слова, слетевшие с губ прекрасной
женщины, чьи глаза завораживали меня настолько, что я едва успевал следить за
ходом ее мыслей.
А ведь ее предсказание в точности сбылось, после того как мы
убили стаю новообращенных: я погрузился в мрачное безумие и отказывался
разговаривать.
И только сейчас я смог признать всю степень своего
безрассудства: собственная слабость оказалась слишком тяжела для меня, и я не в
состоянии был выносить присутствие очевидца того, как меланхолия окутала мою
душу.
Даже сейчас я не желаю, чтобы она видела мои страдания. Я
живу здесь с Дэниелом и беседую с тобой, поскольку ты новый друг, твои
впечатления свежи, а суждения беспристрастны. Ты смотришь на меня без привычного
страха.
Ладно, продолжу свой рассказ.
Корабль без приключений добрался до Остии, откуда нас в трех
саркофагах перевезли в Рим. Поднявшись из «могилы», я приобрел дорогую виллу,
располагавшуюся сразу за городской стеной, а в холмах, вдали от дома, устроил
подземный храм для Тех, Кого Следует Оберегать.
Меня, однако, не покидало чувство вины: я разместил своих
подопечных на расстоянии нескольких миль от собственного жилища, где вечерами
читал книги, а под утро укладывался спать. А ведь в Антиохии все было иначе:
они постоянно оставались рядом со мной.
Но мне хотелось жить поближе к великому городу, а через
несколько лет, пробежавших совсем незаметно, стены Рима раздвинулись и моя
вилла оказалась на городской территории.
Согласись, такое место нельзя было считать подходящим для
Тех, Кого Следует Оберегать, а значит, я поступил мудро, устроив убежище для
них в стороне от быстро развивающегося города. Сам же я на вилле разыгрывал
перед окружающими роль знатного римлянина, гостеприимного хозяина великолепной,
богато украшенной виллы, заботливого господина простодушных и легковерных слуг.
Видишь ли, я провел вдали от Рима более двухсот лет.
Да, я упивался культурными дарами Антиохии – города пусть и
римского, но со спецификой Востока, внимал на форуме поэтам и учителям, бродил
при свете факела по залам и хранилищам библиотек. И каждый раз приходил в ужас,
если доводилось услышать или прочесть о ком-либо из последних римских
императоров. Правители великой империи позорили титул своими выходками, и
многие из них в конце концов принимали смерть от рук собственных телохранителей
и солдат.
Но, считая, что Вечный город пришел в упадок, я глубоко
заблуждался.
Римом правили и великие императоры: Адриан, Марк Аврелий,
Септимий Север. В столице воздвигли огромное число монументальных зданий,
значительно увеличилось население города. Даже мне не удалось бы подробно
осмотреть все римские храмы, амфитеатры и бани.
Вероятнее всего, Рим превратился в крупнейший и самый
впечатляющий город мира. В нем насчитывалось около двух миллионов жителей,
причем многие плебеи – как тогда называли бедняков и простолюдинов – ежедневно
получали кукурузу и вино.
Я был мгновенно очарован необыкновенным городом и,
отрешившись от ужасов имперских свар и бесконечных войн на границах, предавался
изучению интеллектуальных и эстетических творений человечества.
