Конечно, я поспешил к домам своих потомков и подолгу
слонялся возле них, словно призрак. Дело в том, что на протяжении всех долгих
лет моих скитаний я втайне от Пандоры следил, пусть издалека, за судьбами
родственников и знал, что они остались добропорядочными гражданами, что мужчины
нашего рода были сенаторами и отчаянно старались навести хоть какой-то порядок
в правительстве, пока армия возвышала одного императора за другим в отчаянных
попытках установить и сохранить власть империи на той или иной отдаленной
территории.
Сердце мое разрывалось при виде юных потомков многих
поколений моих кровных родственников, и я тогда же – сам не знаю почему –
навсегда прекратил интересоваться ими и вести о них какие-либо записи.
Наверное, пришло время разорвать абсолютно все старые связи.
Я покинул Пандору. Я укрыл подальше от дома Тех, Кого Следует Оберегать. И
однажды ночью, понаблюдав за праздничным ужином в доме одного из моих потомков,
я вернулся к себе, вытащил из деревянного сундука все свитки с именами
родственников, тщательно скопированными мною из писем к различным агентам, и
сжег их, считая сей чудовищный поступок чрезвычайно мудрым, словно этот жест
мог избавить меня от дальнейших страданий и мирской суеты.
С тех пор я предпочитал проникать в жилища незнакомцев и от
них узнавать обо всем, что происходило в современном мире. С вампирской
гибкостью проскальзывал я в затененные сады и, стоя у открытой двери
какой-нибудь тускло освещенной виллы, слушал тихие беседы за обедом или нежные
песни мальчиков, аккомпанирующих себе на лире.
Особенно трогательными я находил пожилых римлян,
приверженных к старым порядкам. Нашлось для меня и немало интересных книг, хотя
библиотеки в Антиохии были намного богаче. Конечно, в Риме имелись и
философские школы, пусть не столь впечатляющие, как в Антиохии, но мне было
интересно иногда послушать учителей.
Должен сказать, однако, что я никогда не заводил дружбу с
людьми и даже не разговаривал с ними. Следуя давно установленному правилу, я
только наблюдал, ибо не верил, что более тесные контакты с миром смертных будут
успешными и принесут мне ощутимую пользу.
Что до жажды крови, то я стал неистовым охотником, хотя
по-прежнему придерживался правила убивать только преступников. Выполнять такое
обязательство, смею тебя уверить, было несложно, но я пил гораздо больше крови,
чем требовалось. И умирали мои жертвы в муках. Благодаря огромной численности
горожан я никогда не оставался голодным и в тот период в большей степени, чем когда-либо,
оправдывал свое тайное звание: тот, кто пьет кровь.
Делать все как положено: мгновенно вонзать клыки и
насыщаться, не проливая ни капли, – оказалось не так-то просто. Но я
справлялся и вместе с кровью с наслаждением вливал в себя чужие жизни.
В Древнем Риме не было необходимости прятать трупы. Иногда я
сбрасывал их в Тибр, а иногда просто оставлял на улице. Особенно мне нравилось
убивать в тавернах. Впрочем, как ты мог убедиться, я и сейчас предпочитаю такие
места.
Ничто не сравнится с тем приятным ощущением, которое
испытываешь, когда после долгой прогулки по сырому и темному ночному городу
перед тобой вдруг распахивается дверь и глазам предстает совсем иной мир –
теплый, светлый, полный людского смеха и песен. Таверны, бары и им подобные
заведения обладают особой притягательностью.
Разумеется, столь безудержный разгул, неуемная жажда и
бесконечные убийства стали следствием моего расставания с Пандорой: я горевал и
страдал от одиночества. Кто мог меня остановить? Кто мог меня переспорить? Да
никто.
Конечно, в первые месяцы после разлуки я еще мог написать
ей, ибо она, скорее всего, по-прежнему жила в нашем доме в Антиохии и ждала,
надеясь, что я наконец образумлюсь. Однако этого не случилось.
Меня обуревал гнев, тот самый гнев, который я и сейчас пытаюсь
преодолеть. А гнев, как я уже говорил, подавляет волю. Я не смог сделать то,
что должен был сделать: не вернул Пандору. Иногда одиночество заставляло меня
убивать за ночь троих или четверых, пока я не начинал проливать кровь на землю,
не в силах проглотить больше ни капли.
Иногда под утро гнев во мне утихал, и тогда я возвращался к
своим историческим запискам. Я начал составлять их еще в Антиохии, но никому об
этом не рассказывал.
Я делал записи обо всем, что видел в Риме, будь то
достижения или, напротив, свидетельства упадка. Я до мельчайших подробностей
описывал каждое здание. Но потом наступила ночь, когда я решил, что все мои
труды бессмысленны. Кому нужны мои наблюдения, стихи и сочинения, если я не
могу передать их смертному миру?
Все, что пишет монстр, убивающий людей ради собственного
выживания, изначально отравлено и порочно. Ни поэзии, ни истории, берущим
начало в жадном уме и алчном сердце, нет места в этом мире.
Рассудив так, я принялся уничтожать не только свежие записи,
но и все, что сочинил в Антиохии. Один за одним вынимал я свитки из сундуков и
предавал их огню, как недавно историю собственной семьи. А некоторые просто
убирал с глаз долой, запирал под замок, чтобы старые бумаги не вдохновили меня
на дальнейшее творчество.
Я переживал величайший душевный кризис.
А потом случилось непредвиденное.
Спускаясь с холма по темным улицам ночного города, я
встретил себе подобного – точнее, двоих.
Луна зашла за облака, но я обладал сверхъестественным
зрением и все прекрасно видел.
Два неизвестных существа быстро шли в мою сторону, пока еще
не подозревая о том, что я стою у стены, уступая им дорогу.
Наконец тот, кто шел первым, поднял голову, и я сразу же его
узнал – по ястребиному носу и глубоко посаженным глазам, по впалым щекам и
развороту плеч, по длинным светлым волосам и даже по руке, придерживавшей плащ
у горла.
Это был Маэл, друид, который когда-то давным-давно похитил
меня и отдал во власть обожженного, умирающего Бога Рощи. Маэл, много месяцев
державший меня в плену, чтобы подготовить к Темному Ритуалу. Маэл, старый
знакомый, бесстрашный и чистый сердцем.
Кто превратил друида Маэла в того, кто пьет кровь? В какой
роще Маэла посвятили в обряды древней религии его народа? И почему он не заперт
в каком-нибудь старом дубе в Галлии и не сидит во главе пиршественных столов на
празднествах друидов?
Наши глаза встретились, но я не почувствовал тревоги. Оценив
силу Маэла, я счел ее недостаточной. Да, мы с ним были приблизительно одного
возраста, но в отличие от меня он не испил крови Акаши. Я намного превосходил
его по силе, а потому он не представлял для меня никакой опасности.
Я перевел взгляд на спутника Маэла. Тот оказался значительно
выше и бесконечно сильнее, а темно-коричневая кожа явно свидетельствовала о
том, что ему довелось пережить Великий Огонь.
