– И что ты почувствовал, узнав о своем избрании? –
задал я жестокий вопрос. – Ведь ты знал, что будешь навеки заперт под
корнями дуба, что больше не увидишь солнца, что будешь пить кровь только на
великих празднествах в полнолуние.
Маэл долго смотрел прямо перед собой, словно не мог
придумать достойного ответа, а потом заметил:
– Я же объяснил: ты меня развратил, перевернул мою душу.
– Ах вот как? – усмехнулся я. – Значит, ты
испугался, почитатели культа вечных богов священной рощи тебя разочаровали, а я
виноват.
– Не испугался, – возразил он сквозь зубы. – Я же
говорю, ты меня развратил. – Маленькие, глубоко посаженные глазки яростно
сверкнули. – Ты хоть знаешь, что значит ни во что не верить, не иметь
бога, не знать истины?!
– Конечно знаю, – ответил я. – Я сам ни во что не
верю. Считаю, это мудро. Я и в смертной жизни ни во что не верил. А тем более
сейчас.
Авикуса передернуло.
Я был готов наговорить еще много грубых слов, но заметил,
что Маэл собирается продолжать.
Уставившись, как и раньше, прямо перед собой, он вновь
приступил к рассказу:
– Мы отправились в путешествие. Пересекли узкий пролив и
поехали на север Британии, в зеленые леса, где встретились со жрецами. Они
распевали наши гимны, соблюдали наши законы, знали нашу поэзию – в общем, были
такими же друидами, как и мы, приверженцами Бога Рощи. Мы заключили друг друга
в объятия.
Авикус внимательно следил за Маэлом.
Должен признаться, я с интересом слушал бесхитростное
повествование Маэла, хотя на лице моем, уверен, застыло выражение безразличия.
– Я пошел в рощу, – рассказывал Маэл. – Деревья
там были огромными и очень древними. Любое из них могло оказаться Великим
Дубом. Наконец меня привели к цели. Я увидел дверцу, запертую на множество
железных засовов, и догадался, что именно за ней живет бог.
Внезапно Маэл с тревогой взглянул на Авикуса, но тот жестом
велел ему продолжать.
– Расскажи Мариусу, – мягко добавил он. – А вместе
с ним узнаю обо всем и я.
Его тон был необыкновенно доброжелательным, и я
почувствовал, как по моей безупречной коже пробежали мурашки.
– Жрецы предупредили, – сказал Маэл, – что если он
заметит неискренность или какой-либо изъян, то просто убьет меня, сделав
обычной жертвой. «Подумай хорошенько, – предостерегали они, – ибо бог
видит все. Бог силен, но поклонению предпочитает страх и мстит, если видит в
том необходимость, с величайшим наслаждением».
Готов ли был я увидеть столь странное чудо? – Глаза
Маэла метали молнии. – Я все обдумал. Вспомнил твои слова, красочные
описания: прекрасная вилла на берегу Неаполитанского залива, богато украшенные
комнаты, теплый ветерок, шум разбивающихся о берег волн, великолепные сады...
Помнишь, ты рассказывал про сады! «Смогу ли я выдержать вечную темноту, пить
кровь, голодать между жертвоприношениями?» – спрашивал я себя.
Он сделал паузу и взглянул на Авикуса.
– Продолжай, – спокойно велел Авикус. Голос его звучал
глухо.
Маэл повиновался.
– Потом ко мне обратился один жрец. Он отвел меня в сторону
и сказал: «Маэл, наш бог зол. Наш бог просит крови даже тогда, когда не
положено. У тебя хватит мужества предстать перед ним?»
Возможности ответить не представилось. Солнце садилось.
Повсюду зажглись факелы. Вокруг собрались приверженцы Бога Рощи и жрецы,
прибывшие вместе со мной из Галлии. Все подталкивали меня к дубу.
Уже возле самого дерева я потребовал, чтобы меня отпустили.
Я прижал руки к стволу, закрыл глаза и, как в родной роще, начал молча молиться
этому богу: «Я почитатель единственного истинного культа вечных богов священной
рощи. Дашь ли ты мне Священную Кровь, дабы я смог вернуться домой и исполнить
волю моего народа?»
Маэл снова замолчал. Как будто увидел нечто ужасное,
сокрытое от моих глаз.
Авикус еще раз повторил:
– Продолжай. Маэл вздохнул.
– Из недр дуба до меня донесся безмолвный смех. А потом в
мою голову проник исполненный злобы голос: «Сначала принеси мне кровавую
жертву. Только тогда у меня хватит сил превратить тебя в бога».
Маэл опять умолк.
– Конечно, ты помнишь, Мариус, – через некоторое время
заговорил он, – как добр был наш бог. Передавая тебе свое могущество,
беседуя с тобой, он не испытывал ни гнева, ни ненависти.
Я кивнул.
– Но этот бог пылал злобой. – Маэл тяжело
вздохнул. – Я передал жрецам его слова, и они в испуге отпрянули,
неодобрительно качая головами.
«Нет, – сказали они, – он и так просит слишком
много крови. Ему столько не положено. Он должен голодать между полнолуниями,
ждать ритуалов и выйти из чрева дуба истощенным, ненасытным, как мертвые поля,
дабы напитаться жертвенной кровью и набухнуть, как почки в весеннем лесу».
Что я мог сказать? Я попробовал переубедить их: «Чтобы
сотворить бога, нужна сила. А ваш Бог Рощи обожжен Великим Огнем. Кровь
помогает ему исцелиться. Почему бы не даровать ему еще одну жертву? Уверен, в
ваших поселениях есть те, кто нарушил закон, – выберите кого-нибудь и
приведите к дубу».
Они отступили еще дальше и в страхе молча уставились на
дерево, на дверь и запоры.
Потом случилось ужасное. Из-за двери повеяло такой
враждебностью, что я физически почувствовал на себе взгляд чьих-то злобных
глаз.
Бог, обитавший внутри дуба, вложил в этот взгляд столько
ожесточения, что мне показалось, будто он поднял меч, чтобы сразить меня
наповал. Конечно, он использовал все свое могущество, чтобы я в полной мере
ощутил силу его ненависти. И бог добился своего: он окутал меня такой яростью,
что я напрочь утратил способность думать и действовать.
Жрецы тоже ощутили исходившие из дуба ненависть и злобу и
убежали. Но я словно прирос к месту, не в силах пошевелиться и сделать хоть
шаг. Завороженный древним волшебством, я не сводил взгляда с дерева. Бог,
стихи, песни, жертвоприношения вдруг стали пустыми словами. Я твердо знал лишь
одно: внутри дуба скрывается могущественное существо. И не пожелал убежать от него
прочь. Вот тогда-то и родилась моя коварная заговорщицкая душонка!
Маэл умолк, тяжело вздохнул и обратил на меня пристальный
взгляд.
– О чем ты? – спросил я. – Какие заговоры? Ты и
раньше беседовал с добрым богом вашей рощи! Ты видел, как он каждое полнолуние
принимает жертву – и до Великого Огня, и после. Ты видел меня после
перерождения. Ты же сам говорил. Чем же тебя так потряс тот бог?
