За распахнутыми дверями темнели силуэты деревьев. Оглядывая
погруженный в сон сад, я вдруг отчаянно пожалел, что жизнь моя продолжается.
Должно быть, запасы моего мужества иссякли. Я повернулся и
принялся рассматривать росписи на стенах. Естественно, я сам когда-то одобрил
эти фрески и много раз платил, чтобы их обновляли и вносили изменения.
Но сейчас я смотрел на них глазами не богача Мариуса,
способного получить все, что пожелает, а художника Мариуса, монстра,
нарисовавшего на стенах святилища Акаши двадцать один портрет Пандоры.
И вдруг увидел, что фрески, украшающие стены виллы,
посредственны, что богини и нимфы, населявшие мой кабинет, статичны и блеклы.
Немедленно разбудив рабов, я велел им на следующий день побелить стены, а также
купить и принести мне самые лучшие краски и пояснил, что новыми росписями
займусь сам.
Привыкшие к эксцентричности хозяина рабы не выказали
удивления и, уверившись, что правильно поняли приказание, удалились спать.
Я и сам не понимал, почему принял такое решение. Знал лишь,
что должен рисовать, и чувствовал, что живопись поможет мне успокоиться и жить
дальше.
Тоска и отчаяние в моей душе становились все глубже.
Я вынул тонкий пергамент, чтобы продолжить записи в старом
дневнике, и попытался выразить словами те чувства, которые испытал, увидев
повсюду изображение своей возлюбленной. Наверное, писал я, здесь не обошлось
без колдовства...
Мое занятие было прервано хорошо знакомым звуком...
К воротам подошел Авикус и безмолвно испросил у меня
разрешения перебраться через стену.
Он с подозрением относился к смертным, пирующим в зале и
отдыхающим в саду, однако хотел поговорить со мной.
Я мысленно позволил ему войти.
Много лет я видел его разве что мельком, в темных переулках,
и меня отнюдь не удивило, что он одевается как римский воин и привычно носит у
пояса кинжал и меч.
Авикус метнул опасливый взгляд в сторону все еще
веселившихся гостей, но я жестом дал ему понять, что на смертных можно не
обращать внимания.
Его густые, вьющиеся темные волосы были чистыми и
ухоженными, а от всего облика веяло благополучием и процветанием. Однако вся
одежда была залита кровью. Не человеческой кровью. Выражение лица Авикуса
свидетельствовало о том, что он пребывает в полном отчаянии.
– В чем дело? Я могу помочь? – спросил я, пытаясь
скрыть радость от того, что он нарушил мое одиночество, и желание коснуться его
руки.
«Ты такой же, как я, – хотелось мне сказать. – Оба
мы чудовища, но мы можем обнять друг друга. Что мне все эти гости? Они всего
лишь жалкие смертные».
Но я молчал.
Заговорил Авикус:
– Случилась ужасная вещь. Не знаю, как все исправить, не
знаю даже, возможно ли это. Умоляю тебя, пойдем со мной.
– Куда? – с тревогой и сочувствием спросил я.
– К Маэлу. Его серьезно ранили, и, боюсь, он уже не сможет
восстановить силы.
Не медля ни минуты, мы покинули виллу.
Я последовал за Авикусом. Вскоре мы оказались в квартале,
застроенном новыми домами, отстоявшими друг от друга на пару футов, не более, и
вышли к самой его окраине.
Я увидел перед собой солидное современное жилое здание с
тяжелыми воротами; Авикус провел меня внутрь, в красивый широкий атриум –
внутренний дворик.
Отмечу, что, передвигаясь по городу, Авикус не в полной мере
использовал свои возможности, однако я не хотел указывать ему на этот факт и
послушно шел за ним.
Из атриума мы попали в главное помещение дома – обеденный
зал, и там при свете лампы я увидел Маэла, беспомощно распростертого на
выложенном плиткой полу.
В его глазах отражался свет.
Я поспешно опустился на колени рядом с ним.
Его голова нелепо свернулась на сторону, а одна рука была
вывихнута, словно плечо вывернули из сустава. Маэл чудовищно исхудал, а кожа
его выглядела болезненно бледной. В обращенном на меня взгляде не было ни
злобы, ни мольбы.
Одежда, очень похожая на наряд Авикуса, но чрезмерно
просторная для изможденного тела, пропиталась кровью. Ею же были испачканы и
длинные светлые волосы, а губы Маэла дрожали, словно он пытался заговорить, но
не мог.
Авикус беспомощно развел руками. Я наклонился, чтобы лучше
разглядеть Маэла, а Авикус поднес поближе масляную лампу и держал ее так, чтобы
она отбрасывала теплый яркий свет прямо на Маэла.
С губ Маэла слетел необыкновенно низкий и резкий звук.
Только теперь я обратил внимание на жуткие красные раны, зиявшие на его горле и
обнаженном плече. Рука определенно торчала под неправильным углом, а шея
перекрутилась.
В ужасе я осознал, что и голова, и рука сдвинулись и
находятся совсем не там, где им предназначено быть.
– Что произошло? – спросил я у Авикуса. – Ты
видел?
– Ему отрубили голову и руку, – отвечал Авикус. –
Компания пьяных солдат нарывалась на неприятности. Мы хотели обойти их
стороной, но тут же подверглись нападению. Теперь-то я понимаю, что следовало
уйти по крышам. А тогда... Да что говорить! Мы оказались слишком
самоуверенными: считали, что сильны и неуязвимы.
– Ясно, – отозвался я.
Я сжал здоровую ладонь Маэла и почувствовал ответное
пожатие. По правде говоря, я был потрясен до глубины души. Но показать свое
состояние при них не мог, чтобы не испугать обоих еще больше.
Мне всегда было интересно, можно ли нас уничтожить
посредством расчленения тела, и теперь мне открылась ужасная истина: чтобы
освободить душу, этого недостаточно.
– Не успел я оглянуться, как его окружили, –
рассказывал Авикус. – Я отбился от тех, кто нападал на меня, а он... Сам
видишь, что с ним сделали.
– Ты принес его сюда и попробовал вернуть на место голову и
руку?
– Он же не умер! – воскликнул Авикус. – Пьяные
мерзавцы убежали. Я сразу увидел, что он еще жив. Он лежал на улице, кровь лила
рекой, но он смотрел на меня! И... И тянулся здоровой рукой к голове.
Во взгляде Авикуса была мольба о понимании и, возможно,
прощении.
– Он был жив, – повторил Авикус. – Из шеи хлестала
кровь, из головы тоже. Там, на улице, я приложил голову к шее. А здесь соединил
руку и плечо. Что я наделал!
Маэл крепче ухватился за мою руку.
– Можешь отвечать? – спросил я Маэла. – Если нет,
издай хоть какой-нибудь звук.
Снова раздался резкий шум, но на сей раз мне послышалось
короткое слово «да».
