– Нет, я там не осталась, – заговорила она. – Хотя
жрецы уговаривали меня, рассказывали легенды о древнем культе, убеждали, что
Мать бессмертна и лишь солнечный свет может ее погубить, а если погибнет она –
смерть ожидает и нас. Был один жрец, который так много говорил об этом, словно
думать ни о чем другом не мог...
– Старейший, – вставил я, – тот, кто в конце
концов решился проверить, верна ли легенда.
– Да, – сказала она. – Но для меня он не был
Старейшим, и я к нему не прислушалась.
Я вышла оттуда в одиночестве, без создателя, и, оставшись в
его доме одна, в окружении несметных сокровищ, решила изменить образ жизни.
Конечно, жрецы часто приходили ко мне и докучали разговорами о моем безбожии и
неосторожности, но силу не применяли, и я попросту не обращала на них внимания.
Тогда мне легко было притворяться смертной, особенно если
натереть кожу особыми маслами, – вздохнула она. – И я привыкла
изображать юношу. Мне несложно было обзавестись богатым домом и хорошей
одеждой. За несколько ночей я прошла путь от бедности к богатству.
В школах и на рынках я распространила весть, что занимаюсь
сочинением писем и перепиской книг, причем работаю по ночам, когда другие
переписчики уходят домой. Обустроив для себя большой, хорошо освещенный
кабинет, я принялась трудиться для людей. Так я получила возможность
познакомиться с ними и узнать, чему учат в мире.
Меня мучило отсутствие возможности послушать великих
философов, которые вели дискуссии при свете дня, но я преуспела в своих ночных
занятиях и получила все, что хотела. Я слышала теплые человеческие голоса. Я
сдружилась со смертными. По вечерам мой дом частенько бывал полон пирующих
гостей.
Я узнавала о мире от студентов, поэтов, солдат, а глубокой
ночью пробиралась в великую Александрийскую библиотеку. Тебе стоило бы побывать
там, Мариус. Удивительно, что ты прошел мимо такой сокровищницы. Я не прошла.
Эвдоксия умолкла и отвернулась. От избытка эмоций лицо ее
утратило всякое выражение.
– Да, понимаю, – сказал я. – Понимаю очень хорошо.
Мне точно так же необходимо слышать человеческие голоса, видеть улыбки на лицах
людей, чувствовать, что меня принимают за своего.
– Мне знакомо твое одиночество, – твердо сказала она. Я
впервые понял, что ее лицо – лишь красивая оболочка, скрывающая целую гамму
переживаний, лишь немногие из которых она позволила себе обнаружить.
– В Александрии я жила долго и счастливо, – продолжила
рассказ Эвдоксия. – Не было на свете города прекрасней. Подобно многим из
тех, кто пьет кровь, я решила, что знания проложат мне путь сквозь годы и
помогут справиться с отчаянием.
Эти слова произвели на меня большое впечатление, но я
промолчал.
– Нужно было оставаться в Александрии, – тихим, полным
сожаления голосом произнесла она, глядя в сторону. – Я полюбила одного
смертного молодого человека, питавшего ко мне большое чувство. Как-то ночью он
признался мне в любви и обещал оставить ради меня свою семью, отказаться от
будущего брака – словом, пожертвовать всем, если я соглашусь уехать с ним в
Эфес, в город, где родились его предки.
Она замолчала, словно сомневаясь, стоит ли рассказывать
дальше.
– Такова была его любовь... – после паузы медленно
произнесла она. – И все это время он считал меня мужчиной!
Я не произнес ни слова.
– В ночь, когда он объявил о своей любви, я открыла свою
тайну. Мой обман привел его в ужас. И я отомстила. – Она нахмурилась, не
уверенная в том, что выбрала нужное слово. – Да. Отомстила.
– Ты сделала его вампиром, – догадался я.
– Да, – подтвердила она, глядя в сторону и мысленно вернувшись
в прошлое. – Грубо и отвратительно взяла его силой, после чего с его глаз
спала пелена и он посмотрел на меня любящим взглядом.
– Любящим взглядом? – переспросил я.
Она выразительно покосилась на Авикуса, затем на меня и
снова на него.
Я в свою очередь посмотрел на Авикуса. Он всегда казался мне
красивым, и я полагал, что, судя по всему, Бога Рощи выбирали с учетом не
только физической силы, но и внешних данных. Но теперь я попытался оценить его
с точки зрения Эвдоксии: золотистая, уже не коричневая, кожа, густые черные
волосы, обрамляющие необычайно привлекательное лицо.
Я повернулся к Эвдоксии и, к своему изумлению, заметил, что
она рассматривает меня.
– Он снова полюбил тебя? – спросил я, уловив подтекст
ее рассказа. – Полюбил и тогда, когда по его жилам потекла Кровь?
Я не мог понять, о чем она думает, и не стал даже гадать.
Эвдоксия мрачно кивнула.
– Да, снова полюбил, – сказала она. – Кровь дала
ему новые ощущения, а я стала его наставницей. Всем нам прекрасно известно,
сколько здесь таится соблазнов.
Эвдоксия горько улыбнулась.
В голову мою закралась зловещая мысль, что она не в себе,
возможно, даже сошла с ума. Но я поспешил прогнать подозрения.
– И мы отправились в Эфес, – продолжала она. –
Конечно, с Александрией его не сравнить, но Эфес тем не менее прекрасный
греческий город, где идет оживленная торговля с Востоком и куда стекаются
паломники, желающие поклониться великой богине Артемиде. Там мы и жили вплоть
до Великого Огня.
Она говорила так тихо, что ни один смертный не смог бы
расслышать хоть слово.
– Великий Огонь уничтожил его. Он достиг того возраста,
когда от человеческой плоти уже ничего не остается, но во Крови он
только-только начал набираться сил.
Она умолкла, не в состоянии продолжать, но потом добавила:
– Он превратился в пепел... Да, в пепел...
Я не смел просить ее рассказывать дальше.
Однако Эвдоксия заговорила снова:
– Мне следовало отвести его к царице до отъезда из
Александрии. Но мне вечно было не до храмовников. А если я и заходила к ним, то
лишь затем, чтобы с гордостью сообщить о знаках благоволения, полученных от
царицы, или о том, как я приносила к ее ногам цветы. А вдруг царица не приняла
бы моего любовника? Я боялась, что так случится, и потому не позволила ему
предстать перед Матерью. Вот и оказалась в Эфесе с горсткой пепла в руках.
Я почтительно молчал. А украдкой глянув на Авикуса, заметил,
что тот чуть не плачет. Эвдоксия всецело завладела его сердцем.
