Наконец, когда наверху все стихло и лишь несколько мародеров
остались бродить среди тлеющих балок, мы вышли из своего убежища и в полном
онемении уставились на развалины.
Прогнав негодяев и убедившись, что вход в святилище надежно
замаскирован и неприступен, мы отправились в переполненную смертными таверну,
где, приютившись у стола, смогли поговорить.
Место для этого было, мягко говоря, неподходящим, но иного
мы в тот момент найти не могли.
Я рассказал Авикусу и Маэлу, что произошло в святилище, как
Мать едва ли не до капли выпила кровь Эвдоксии, как я вмешался и спас Эвдоксии
жизнь. Потом я объяснил, откуда взялся смертный торговец: они видели, как его
привели и как вынесли тело, но не поняли, в чем дело.
– Они бросили труп там, где его легко найти, – сказал
Авикус. – Как приманку для толпы.
– Да. Нашего жилища больше нет, – подвел я итог. –
А святилище потеряно для нас до тех пор, пока путем замысловатых юридических
уловок мне не удастся под новым именем выкупить то, что принадлежит мне под
старым. Если же семья торговца потребует правосудия в отношении незадачливого
первого владельца, может получиться, что нам и вовсе не удастся приобрести этот
дом.
– И что ей от нас нужно? – спросил Авикус.
– Это оскорбление в адрес Тех, Кого Следует
Оберегать, – заявил Маэл. – Она знает, что под домом их святилище, и
специально устроила все так, чтобы смертные учинили бунт и разрушили наше
жилище.
Я уставился на него во все глаза, намереваясь отругать за
неумение сдерживать ярость. Но вместо этого неожиданно для себя признался:
– Такая мысль мне в голову не приходила. Но, по-видимому, ты
совершенно прав. Это оскорбление в адрес Тех, Кого Следует Оберегать.
– Конечно, она старалась навредить Матери, – сказал
Авикус.
– Именно так. Днем воры могут пробить мрамор, закрывающий
вход в подземелье.
У меня потемнело в глазах от ярости, более подобающей
существу помоложе. Ярость завладела моей волей.
– Что с тобой? – спросил Авикус. – Ты даже в лице
изменился. Поделись с нами своими мыслями, скажи, что у тебя на душе.
– Не уверен, что найду подходящие слова, – сказал
я, – но эти мысли не сулят ничего хорошего ни Эвдоксии, ни тем, кого она,
по ее признанию, любит. Я прошу вас обоих накрепко закрыть свои мысли, чтобы
никто не смог догадаться о вашем местонахождении. Отправляйтесь к ближайшим
городским воротам, выходите и укройтесь в холмах от приближающегося рассвета.
Завтра, едва зайдет солнце, приходите сюда. Я буду ждать.
Я проводил их и, убедившись, что они минуют ворота без
помех, пошел прямиком в дом Эвдоксии.
Услышать, как внутри снуют туда-сюда ее рабы, не составило
труда, и я бесцеремонно приказал им отворить дверь.
Эвдоксия, как всегда самонадеянная, велела им выполнить мой
приказ.
Оказавшись внутри и увидев перед собой обоих юношей, я
затрясся от гнева и сжег их на месте.
Всепожирающий огонь – ужасное зрелище. Я дрожал и хватал
ртом воздух, но времени на наблюдения не было. Асфар помчался прочь, а Эвдоксия
неистово закричала, чтобы я остановился, но я обратил в факел Асфара. Его
жалобные крики заставили меня содрогнуться. Одновременно мне приходилось,
собрав в кулак всю волю, противостоять невероятной силе Эвдоксии.
Огонь, подступивший к моей груди, обжигал так сильно, что я
едва не умер, но все же смог устоять и изо всех сил швырнул свой собственный
пламенеющий шар.
Ее смертные слуги бросились врассыпную.
Эвдоксия налетела на меня, сжав кулаки. Я увидел перед собой
истинное олицетворение ярости.
– За что ты так со мной?! – воскликнула она.
Я обхватил ее обеими руками, невзирая на сопротивление, на
окатившие меня волны огня, вынес из дома и поволок по темным улицам к дымящимся
развалинам своего дома.
– Значит, ты натравила на мой дом толпу?! – кричал
я. – После того как я спас твою жизнь, ты, осыпав меня лживыми
благодарностями, лишила всех нас крова!
– Я тебя не благодарила, – отвечала она, извиваясь и
вырываясь, толкая меня руками с удивительной мощью. Жар пламени тем временем
лишал меня сил. – Ты молился, чтобы я умерла, умолял Мать уничтожить
меня! – кричала она. – Ты сам сказал!
Наконец я добрался до дымящейся кучки обуглившегося дерева и
мусора и, отыскав украшенную мозаикой дверь, поднял ее с помощью Мысленного
дара.
Это заняло лишь миг, но Эвдоксия успела направить мне в лицо
палящий удар.
Мои ощущения можно сравнить с теми, что испытывает смертный,
которого окатили кипятком. Но тяжелая дверь отворилась, и я снова выстроил
защитный барьер. Одной рукой удерживая Эвдоксию, другой я задвинул на место
гигантский камень и начал пробираться по лабиринту коридоров к святилищу.
Снова и снова меня обжигало жаром, и каждый раз, когда она
брала верх, я чувствовал запах паленых волос и видел витающий в воздухе дым.
Но даже спотыкаясь, я парировал удары и не давал Эвдоксии
высвободиться. Все крепче сжимая ее, я открывал одну дверь за другой. Все ближе
и ближе мы подбирались к святилищу, но я не позволял себе обрушить на
предательницу всю свою силу.
Нет, эту привилегию я хранил для той, которая своим могуществом
превосходила всех.
Наконец мы достигли святилища. Я швырнул Эвдоксию на пол.
Отгородившись от нее всем своим существом, я обратил взор к
Матери и Отцу, но увидел лишь прежнюю безмолвную картину.
Не получив более ясного знака и отразив очередную чудовищную
волну жара, я вновь схватил Эвдоксию, не дав ей возможности подняться на ноги,
скрутил ей руки за спиной и преподнес жертву Матери. Я не смел подойти ближе,
иначе я потревожил бы одежды царицы, что в сложившейся ситуации было бы
святотатством.
Правая рука Матери вышла из состояния вечного покоя и
потянулась к Эвдоксии, а голова Акаши вновь совершила легкое, почти неуловимое
движение, губы дрогнули, обнажив клыки. Я выпустил из рук жертву и отступил на
шаг. Эвдоксия закричала.
Я издал глубокий отчаянный вздох: «Да будет так!»
С безмолвным ужасом я наблюдал, как Эвдоксия беспомощно
взмахивала руками и тщетно отталкивала Акашу коленями, пока ее тело не обмякло
и не выскользнуло из объятий Матери на мраморный пол, превратившись в изящную
белую восковую куклу. Она не издавала ни вздоха. Большие темные глаза утратили
блеск жизни.
Но она не умерла. Отнюдь. Ибо обладала телом тех, кто пьет
кровь, и душой тех, кто пьет кровь. Ее можно было погубить только огнем. И я
ждал, собравшись на всякий случай с силами.
