– Заботьтесь о ней, – строго наказал я.
– Да, мы собираемся держаться вместе, – ответил
Авикус. – И я не понимаю, почему ты не можешь остаться с нами.
При взгляде на Авикуса я почувствовал предательский прилив
любви и мягко сказал:
– Я знаю, что дурно поступил с вами. Я был слишком резок. Но
остаться я не могу.
Авикус дал волю слезам, не обращая внимания на
неодобрительные взгляды Маэла.
– Ты только начал учить меня, – сказал он.
– Ты можешь учиться у окружающего мира, – ответил
я. – И по книгам – в доме их достаточно. Учиться можно даже... даже у тех,
кому однажды ночью ты передашь Кровь.
Он кивнул. Что здесь добавить?
Казалось, наступил момент, когда нужно повернуться и уйти,
но я не находил в себе сил для этого, а потому прошел в другую комнату и встал
там, склонив голову, охваченный неведомой доселе болью.
Мне отчаянно хотелось остаться с ними! Я не сомневался в
своем желании. Никакие планы не могли придать мне сил. Я приложил ладонь к
ребрам и почувствовал, что боль огнем сжигает меня изнутри. Я не мог говорить.
Не мог сдвинуться с места.
Ко мне подошла Зенобия. За ней Авикус. Они обняли меня.
– Я понимаю, что тебе нужно уходить, – негромко
произнес Авикус. – Поверь. Понимаю.
Вместо ответа я с силой прокусил себе язык и, повернувшись,
прижался губами к губам Авикуса, чтобы кровь потекла в его рот. Он вздрогнул от
этого поцелуя и обнял меня еще крепче.
Потом я снова наполнил кровью рот и повторил поцелуй с
Зенобией. Она тесно прижалась ко мне. Я приподнял ее длинные легкие волосы и
зарылся в них лицом – точнее, набросил их на лицо, словно покрывало. От боли у
меня перехватило дыхание.
– Люблю вас обоих, – прошептал я так тихо, что они едва
ли расслышали.
Без лишних слов и жестов я склонил голову и каким-то образом
добрался до выхода.
Через час меня уже не было в Константинополе – я направлялся
проторенной дорогой в Италию, сидя на облучке первой повозки и беседуя с
начальником охраны, правившим лошадьми.
Сердце мое было разбито, однако я старался казаться веселым
и вел долгие разговоры со смертными. Игра эта продолжалась на протяжении многих
ночей.
Не помню, сколько мы путешествовали, знаю только, что на
пути нам попадалось достаточно городов для остановок, а дороги, вопреки
опасениям, оказались довольно неплохими. Я внимательно следил за
телохранителями, не забывая покупать их верность щедрыми дарами.
Когда мы добрались до Альп, понадобилось время, чтобы найти
подходящее уединенное место для постройки святилища.
Но как-то вечером, когда зимние холода чуть отступили, а
небо совершенно расчистилось, я приметил наверху, неподалеку от главной дороги,
ряд крутых холмов, куда, судя по всему, не ступала нога человека. Они идеально
соответствовали моим замыслам.
Я разместил свой караван в ближайшем городке, вернулся без
сопровождения и забрался наверх прямо по скалам, недоступным для смертных.
Там-то я и обнаружил прекрасное место: крошечную долину, где можно было строить
убежище.
Вернувшись в город, я приобрел жилище для себя и Тех, Кого
Следует Оберегать, а потом отправил охрану и рабов обратно в Константинополь,
богато наградив всех за верную службу.
Смущенные, но довольные смертные тепло распрощались со мной
и весело разместились в одной из повозок, которую я подарил им для возвращения
домой.
Поскольку город, где я поселился, находился под угрозой
вторжения, невзирая на самодовольную беспечность лангобардов, я уже на
следующую ночь принялся за работу.
Только вампир мог с такой скоростью преодолеть расстояние,
разделявшее городской дом и предназначенный для святилища участок. Только
вампир мог прорыть окаменевшую землю и укрепить коридоры, ведущие к квадратному
подземному склепу, а потом установить обитую железом каменную дверь, спасавшую
царя и царицу от света дня.
Только вампир мог расписать стены изображениями древних
богов и богинь Греции и Рима. Только вампир мог столь мастерски и столь быстро
вырезать из гранита трон.
Только вампир мог поднять на гору Мать и Отца и укрыть их в
подземелье. Только вампир мог усадить их рука об руку на гранитном троне.
А когда все закончилось, кто, как не я, мог прилечь у
холодной стены и заплакать от привычного одиночества? Кто, как не я, мог,
обессилев, пролежать в безмолвии две недели, отказываясь пошевелиться?
Не удивительно, что в первые месяцы я старался разжечь искру
жизни в Тех, Кого Следует Оберегать, приводя им жертвы в память об Эвдоксии, но
бедные обреченные смертные – все как один злодеи – не вызывали в Акаше желания
поднять всесильную правую руку. Приходилось самому лишать жизни злосчастные
жертвы и относить их далеко в горы, чтобы оставить на зазубренных вершинах,
словно подношения жестоким богам.
В последующие столетия я позволял себе охотиться в
близлежащих городках, отпивая по нескольку глотков, дабы не возбуждать
подозрений местного населения, но иногда все же совершал дальние путешествия,
желая узнать, как обстоят дела в знакомых мне городах.
Я навестил Павию, Марсель и Лион, где по обыкновению заходил
в таверны и заводил разговоры со смертными, подпаивая их, чтобы услышать, что
происходит в мире. Периодически я исследовал поля битв, где праздновали победу
исламские воины. Или под покровом тьмы следовал за франками, идущими на бой. И
в ту пору – впервые за все свое бессмертное существование – я завел близких
друзей среди смертных.
Я выбирал смертного, например солдата, и часто встречался с
ним в местной таверне, чтобы побеседовать о его взглядах на жизнь и на мир. Те
дружеские отношения были не слишком долгими и не слишком крепкими, потому что я
не позволял себе глубоких привязанностей, а когда появлялось искушение передать
смертному свою кровь, поспешно отдалялся от него и заводил новые связи.
Таким образом я познакомился со многими людьми, даже с
монахами из монастырей, потому что без стеснения заговаривал с ними на дорогах,
особенно когда их путь лежал через опасные земли; провожал их, задавая вежливые
вопросы о Папе, о Церкви и даже о тех маленьких сообществах, в которых им
приходилось жить.
Немало историй помню я о тех смертных – ведь мне не всегда
удавалось оградить от них свое сердце. Но сейчас у нас нет времени. Признаюсь
лишь, что могу только молить богов, если они пожелают откликнуться, чтобы моя
дружба давала смертным такое же утешение, какое она даровала мне.
