Когда я преисполнялся мужества, то отправлялся в Италию и
навещал Равенну, чтобы посмотреть на великолепные церкви, украшенные не менее
великолепной мозаикой, чем та, что я видел в Константинополе. Но проникать
вглубь родной страны не смел, страшась увидеть руины всего, что было мне
дорого.
А известия из внешнего мира, сообщаемые друзьями, по большей
части разрывали мне сердце.
Константинополь отрекся от Италии, и только Папа Римский
держал оборону против завоевателей. Казалось, весь мир, включая Галлию, пал под
натиском арабов. Потом Константинополь вмешался в ужасный спор, связанный с
изображениями святого лика, и с ходу заклеймил их. В результате и мозаики в
церквах, и иконы были уничтожены скопом – и сердце мое обливалось кровью при
мысли о чудовищной войне против искусства.
Хвала Небесам, Папа Римский отказался принять участие в этих
гонениях и официально разорвал отношения с Восточной империей, заключив союз с
франками.
Так окончилась мечта о великом государстве, объединяющем
Восток и Запад. Так окончилась моя мечта, что Византии удастся сохранить
цивилизацию, когда-то оберегаемую Римом.
Но цивилизованный мир не рухнул. Даже я, ожесточившийся
римский патриций, вынужден был это признать.
Среди франков появился великий полководец, прозванный
впоследствии Шарлеманем, и ему удалось одержать немало побед, чтобы сохранять
на Западе шаткий мир. Со временем вокруг него собрались придворные, питавшие
хрупкий интерес к древнеримской литературе.
Но по большому счету только Церковь поддерживала жизнь
обрывков той культуры, что существовала в Риме моего времени. Разве не ирония
судьбы – христианство, бунтарская религия, родившаяся из мученичества в эпоху
старой Римской империи, стала хранительницей древних рукописей, древнего языка,
древней поэзии, древнего красноречия.
С веками я становился могущественнее; каждый талант, что
подарила мне Кровь, усиливался. Лежа в святилище рядом с Матерью и Отцом, я
слышал голоса людей в отдаленных селениях. Я слышал, как мимо проходит
случайный вампир. Слышал мысли и молитвы.
Наконец я обрел Заоблачный дар. Мне больше не приходилось
карабкаться по горным склонам. Стоило лишь приказать себе подняться с дороги –
и я оказывался у потайной двери. Это свойство пугало меня, но я любил им пользоваться,
ибо, набравшись сил, мог преодолевать значительные расстояния.
Между тем на территории, ранее принадлежавшей воинственным
варварским племенам, начали появляться замки и церкви. Заоблачный дар поднимал
меня на горные вершины, где воздвигались великолепные строения, а иногда я даже
проскальзывал во внутренние покои.
Я был скитальцем в вечности, лазутчиком среди чужих сердец.
Кровавым существом, не ведавшим смерти и в конце концов позабывшим о времени.
Иногда я парил, подхваченный ветрами. И постоянно плыл по
течению чужих жизней. В горном склепе я рисовал фрески для Тех, Кого Следует
Оберегать, для разнообразия нарисовав древних египтян, приносящих жертвенные
дары, и хранил несколько книг, проливавших бальзам на мою больную душу.
В монастырях я любил подсматривать за монахами. Мне
нравилось наблюдать за их работой в скрипториях: отрадно было видеть, что они
бережно сохраняют поэзию греков и римлян. Под утро я забирался в библиотеки и,
накинув капюшон, склонялся над пюпитром, чтобы почитать древние стихи или
исторические сочинения.
Меня ни разу не обнаружили. Я был слишком хитер. И часто
таился у стен часовни, предпочитая умиротворяющие распевы монахов или перезвон
колоколов прогулкам под монастырскими сводами.
Тем временем столь любимое мной искусство Греции и Рима
вымерло окончательно. На смену ему пришла суровая церковная скульптура и
живопись. Пропорции и натурализм не имели значения. Важнейшая задача состояла в
том, чтобы выразить безграничную приверженность Богу.
Человеческие фигуры, запечатленные на картинах или
высеченные в камне, часто выглядели преувеличенно худыми. Повсюду господствовал
гротеск. Не из-за нехватки знаний или мастерства, ибо манускрипты
иллюстрировались с величайшим терпением, а на монастыри и церкви тратились
огромные деньги. Создатели произведений искусства могли бы сделать все, что
угодно. То был сознательный выбор. Искусству не позволялось быть чувственным.
Ему предписывалось быть благочестивым. И мрачным. Так были утеряны классические
каноны.
Разумеется, я и в новом мире находил свои чудеса – не стану
отрицать. Заоблачный дар переносил меня к величественным готическим соборам,
чьи высокие арки превосходили все, что мне доводилось увидеть. Красота тех
соборов потрясала меня до глубины души. Я восхищался рыночными городками, появлявшимися
по всей Европе. По-видимому, торговля и ремесла утихомирили землю, которую не
смогла усмирить война.
Повсюду заговорили на новых наречиях. Элита предпочитала
французский язык. Но в Европе говорили и по-английски, и по-немецки, и
по-итальянски.
Я смотрел, как развивается жизнь, но ничего не видел. И
наконец где-то около одна тысяча двухсотого года – точно не помню – я лег на
пол склепа и надолго уснул.
Я устал от мира, а сила моя невероятно возросла. Я поведал
свои намерения Тем, Кого Следует Оберегать, объяснил, что лампы догорят и
погаснут, оставив Мать и Отца во тьме, и заранее попросил прощения. Я устал.
Мне хотелось уснуть и долго-долго не просыпаться.
Во сне я продолжал учиться. Мой сверхъестественный слух до
того обострился, что я ни на миг не оставался в тишине. Я не мог скрыться от
голосов тех, кто хотел быть услышанным, будь то человек или вампир. Не мог
сбежать от плавного хода истории.
Она настигала меня в тайном укрытии среди Альпийских гор. Я
слышал молитвы Италии. Я слышал молитвы Галлии, превратившейся в страну под
названием Франция.
Я слышал стенания душ, страдавших от ужасной болезни
четырнадцатого века, известной как Черная смерть.
В темноте я открывал глаза. Прислушивался. И учился.
Наконец я поднялся и отправился в самое сердце Италии,
страшась за судьбу всего мира. Мне необходимо было собственными глазами увидеть
горячо любимую страну. Я должен был вернуться.
Прежде я никогда не бывал в том месте, откуда взывали ко мне
во сне многие и многие. Оказалось, что это новый город – Венеция. Во времена
Цезаря его еще не существовало, а теперь он превратился в большой порт и,
вполне возможно, стал величайшим населенным пунктом Европы. Один из кораблей,
заходивших в гавань, привез туда Черную смерть, и тысячи людей стали жертвами
эпидемии.
Мне еще не доводилось бывать в Венеции. Теперь же я
обнаружил величественный город, с множеством прекрасных дворцов, стоящих по
берегам темно-зеленых каналов. Но правила городом Черная смерть, ежедневно
уносившая сотни людей. Их трупы на паромах вывозили на острова городской лагуны
и там как можно глубже закапывали.
