Повсюду царило запустение, отовсюду доносились рыдания. Люди
собирались вместе, чтобы умереть, со лбов градом катился пот, тела покрывались
неизлечимыми язвами. Воздух пропитался зловонием смерти. Кто-то пытался сбежать
из города, другие оставались с родными и близкими, чтобы разделить их
страдания.
Прежде мне никогда не доводилось сталкиваться с подобной
эпидемией. И подумать только: страшный мор разразился в городе удивительной
красоты! Я впадал в немое уныние, созерцая чудесную церковь Сан-Марко,
сохранившую изысканные следы влияния Византии, манящее великолепие дворцов.
Отсюда многочисленные торговые суда отправлялись во многие порты, в том числе и
в богатую Византию.
Я не мог не разрыдаться. Не время рассматривать при свете
факела великолепные картины и статуи. Пора уходить – из простого уважения к
мертвым, пусть я давно перестал быть частью человечества.
И я направился на юг, в другой город – во Флоренцию,
лежавшую в самом сердце Тосканы – прекрасной и плодородной земли.
Как видишь, Рима я в тот момент избегал. Я не выдержал бы
зрелища родного дома, лежавшего в развалинах. Не перенес бы вида Рима,
охваченного чумой.
Поэтому мой выбор пал на Флоренцию, новый для меня город,
процветающий, хотя и не такой богатый, как Венеция, и не такой красивый,
несмотря на огромные дворцы и мощеные улицы.
И что я увидел? Все ту же ужасную картину. Злокозненные
негодяи требовали плату за то, чтобы убрать мертвые тела, частенько избивая
больных и тех, кто ухаживал за ними. У каждой двери лежало по шесть-семь
трупов. Священники сновали по городу, освещая себе путь факелами, чтобы
исполнить долг перед умирающими. И повсюду стоял тот же стойкий зловонный дух,
что и в Венеции, – запах, означавший конец всему.
Обессилев от горя, я пробрался в церковь, стоявшую
неподалеку от центра Флоренции – не скажу точно, что это был за храм, – и
прислонился к стене, созерцая озаренную свечами дарохранительницу, размышляя и
вопрошая в унисон со взывающими к Небесам смертными: что сталось с нашим миром?
Я видел, как подвергались гонениям христиане; я видел,
как варвары грабили города; я видел, как Восток поссорился с Западом и
порвал с ним всякую связь; я видел, как воины ислама вели священную войну
против неверных; а теперь узрел болезнь, совершавшую траурное шествие по
миру.
Как же изменился этот мир с того года, когда я покинул
Константинополь! Европейские города росли, богатели и расцветали. Орды варваров
осели и стали цивилизованными народами. Византия прочно скрепила союз городов
Востока.
И надо же было нагрянуть жуткому бедствию – чуме!
Интересно, почему я остался в живых? Почему мне выпало стать
вечным свидетелем чудес и трагедий? Что делать с тем, что представало моим
глазам?
Но и окутанный печалью, я обращал внимание на красоту
церкви, на мириады зажженных свечей, а заприметив цветной блик справа от
высокого алтаря в одной из часовен, я направился туда, не сомневаясь, что найду
превосходные картины.
Никто из истово молившихся прихожан не обратил внимания на
фигуру, облаченную в красный бархатный плащ с капюшоном, быстро и неслышно
пробравшуюся к открытой двери часовни, чтобы взглянуть на произведения
искусства.
Ах, если бы свечи горели ярче! Если бы я осмелился зажечь
факел. Но ведь я обладал зрением вампира – мне ли жаловаться? И в той часовне я
увидел полотна, написанные совершенно по-новому. Да, они были религиозны, да,
они были строги, да, они были благочестивы, но в них горела искра того, что при
желании можно назвать величием.
Автору удалось подобрать удивительную смесь разнообразнейших
элементов. Несмотря на печаль, я ощутил глубокую радость, но тут внимание мое
привлек тихий смертный голос. Он звучал так тихо, что обычный человек вряд ли
смог бы разобрать слова.
– Он умер, – проговорил смертный. – Все умерли,
все художники, что работали здесь.
Лицо мое исказилось от боли.
– Их забрала чума, – продолжил человек.
Он, как и я, скрывал лицо под капюшоном, только его плащ был
темнее, а глаза лихорадочно блестели.
– Не бойся, – сказал он. – Я переболел, но остался
жив и не передаю заразу – понимаешь? Но они умерли, эти художники. Их больше
нет. Чума забрала их, и с ними ушло все, что они знали и умели.
– А ты? – спросил я. – Ты художник?
Он кивнул.
– Они были моими учителями, – ответил он, показывая на
стены. – Наш труд остался незавершенным. Одному мне не закончить.
– Непременно закончи! – воскликнул я и потянулся за
кошельком.
Я извлек несколько золотых монет и протянул ему.
– Думаешь, это поможет? – уныло спросил он.
– Больше у меня ничего нет, – сказал я. – Быть
может, ты купишь себе уединение и покой. И сможешь снова начать творить.
Я повернулся, чтобы уйти.
– Не оставляй меня, – неожиданно попросил он.
Я обернулся и взглянул на незнакомца. Он смотрел мне прямо в
глаза – пристально, настойчиво.
– Все умирают, а мы с тобой – нет, – продолжал
он. – Не уходи. Пойдем, выпьем вина. Останься со мной.
– Не могу, – отказался я, дрожа с головы до ног,
чувствуя, что слишком увлекся и нахожусь на грани убийства. – Если бы мог,
я бы остался.
И я покинул Флоренцию, чтобы вернуться в святилище Тех, Кого
Следует Оберегать.
Я лег и надолго уснул, обвиняя себя в трусости за то, что не
доехал до Рима, и радуясь, что не выпил до капли кровь возвышенной души,
обратившейся ко мне в церкви.
Но я изменился и знал, что никогда не стану прежним.
Во флорентийской церкви я познал новое искусство. И это
искусство даровало мне надежду.
«Предоставим эпидемии идти естественным ходом», – решил
я и закрыл глаза.
И чума в конце концов отступила.
Новая Европа запела на разные голоса.
Она пела о новых городах, о великих победах и сокрушительных
поражениях. Вся Европа находилась в состоянии трансформации. Торговля и
процветание вскормили искусство и культуру – подобно тому как это делали в
прошлом королевские дворы, соборы и монастыри.
Она пела о человеке по фамилии Гутенберг из города Майнца –
он изобрел печатный станок и сотнями изготавливал дешевые книги. Простонародье
могло купить себе Священное Писание, Часослов, сборники комических рассказов и
чудесных стихов. Новые печатные станки устанавливались по всей Европе.
