– Да, наверное, – ответил Торн. – Но ведь никто из
нас не может считать себя в безопасности, когда спит, – разве не так?
Мариус горько улыбнулся.
– До сих пор смертные не причиняли мне вреда.
– Ты говоришь о царице и о тех, кого она уничтожила?
– Об этом и не только. Всякое бывало.
Безмолвно, пользуясь лишь Мысленным даром, Мариус сообщил
Торну, что сам он охотится только на преступников.
– Таким образом я остаюсь в мире с человечеством, –
объяснил он уже вслух. – Только так и удается выжить. Мысленный дар
позволяет мне без труда отыскать убийцу. В больших городах их хватает.
– А я предпочитаю отпивать всего по нескольку
глотков, – сказал Торн. – Поверь, обжорство не в моем обычае. Я
отпиваю от многих, но никто не умирает. Так я прожил несколько веков среди
Снежного народа. В первые годы после перерождения я не обладал таким умением:
стремился поскорее насытиться и часто вел себя слишком безрассудно. Но потом
научился. На моей совести нет ни одной погубленной души. Обычно я заходил в
переполненные таверны и отпивал то от одного, то от другого – как пчела,
перелетающая с цветка на цветок.
Мариус улыбнулся.
– Хороший обычай. Ты проявлял удивительное для сына Тора
милосердие. – Улыбка стала шире. – Истинное милосердие.
– Презираешь моего бога? – настороженно спросил Торн.
– Дело не в этом, – ответил Мариус. – Я говорил,
что утратил веру в римских богов, но, по правде говоря, ее у меня и не было,
ибо я слишком хладнокровен по натуре. Не поклоняясь богам, я отношусь к ним
скорее как к героям эпических сказаний. О Торе, например, насколько мне
известно, упоминают многие предания, повествующие о кровопролитных войнах, о
бесконечных битвах, о громе небесном. Так?
Торн даже не пытался скрыть, какое удовольствие доставляет
ему беседа. Мысленный дар не допускал столь тесного общения, к тому же речи Мариуса
не только радовали Торна своим звучанием, но и заставляли его думать и
рассуждать.
– Да, предания, поэтические сказания, – кивнул
Торн, – но не было для меня ничего более ясного и реального, чем раскаты
грома, раздающиеся в горах, когда Тор опускает молот. И по ночам, когда я один
выходил из отцовского дома навстречу дождю и ветру, когда бесстрашно взбирался
по сырому склону, чтобы услышать гром, я знал, что бог рядом. Но я был далек от
поэзии.
Он помолчал, вспоминая родные места и свою юность, а потом
тихо произнес, не глядя на Мариуса:
– Я слышал и других богов. Громче всех остальных звучал
голос Одина, возглавлявшего неистовую охоту в небесах. Да, я видел, как они,
словно бесплотные духи, проносились мимо, и никогда их не забывал.
– А сейчас видишь?
Мариус задал вопрос не из желания поддразнить Торна, а из
неподдельного интереса и, быть может опасаясь, что тот неправильно истолкует
его намерение, поспешил добавить:
– Надеюсь, что да.
– Не знаю, – ответил Торн. – Это было так давно.
Никогда не думал, что смогу вновь обрести такую способность.
Но перед его мысленным взором они предстали словно наяву.
Сидя в теплой ванне, успокоившей кровь, изгнавшей из тела жестокий холод, он
видел перед собой морозную долину, слышал грозовые раскаты, взирал на пролетавших
высоко над головой призраков – утраченных мертвых, спешащих по небу за богом
Одином.
«Идите за мной, – велел тогда Торн своим спутникам,
юнцам, тайком покинувшим вместе с ним зал. – Мы отправимся в рощу и
постоим среди деревьев, пока грохочет гром».
Священная земля пугала их, но они не смели выказать страх.
– Ты истинное дитя викингов, – тихо сказал Мариус.
– Так называли нас бритты, – ответил Торн. –
Насколько я помню, сами мы это слово не употребляли и узнали его только от
врагов. О, как они кричали, когда мы взбирались на стены их укреплений, когда
забирали золото с алтарей их храмов. Я и сейчас слышу эти вопли.
Он сделал паузу и пристально посмотрел на Мариуса.
– Поражаюсь твоему терпению. Тебе действительно интересно.
Мариус кивнул.
– Да, очень.
Он коротко вздохнул и взглянул сквозь толстую стеклянную
стену на улицу.
– Одиночество тяготит меня, друг мой. Я не могу оставаться в
обществе тех, кто мне особенно близок. А они не терпят моего присутствия, ибо
не желают простить то, что я когда-то сделал.
Это неожиданное признание удивило Торна. Он вспомнил Лестата
и его песни. Вспомнил тех, кто собрался на совет, когда восстала темная царица.
Он знал, что все они выжили и что этот блондин, Мариус, вел себя куда
благоразумнее остальных.
– Извини, я не хотел тебя перебивать, – сказал
Мариус. – Ты как раз собирался перейти к главному.
– Я только хотел сказать, что успел многих убить еще до
того, как стал пить кровь, – объяснил Торн. – Я размахивал направо и
налево не только молотом Тора, но и мечом и топором. Мальчишкой я сражался бок
о бок с отцом. Можешь не сомневаться, он умер не от болезни, но пал в бою, с
оружием в руках, как и подобает настоящему воину.
Торн помолчал.
– А ты, мой друг? – после паузы спросил он. – Ты
не был солдатом?
Мариус покачал головой.
– Нет. Я был сенатором, законотворцем, так сказать, и
отчасти философом. Да, я участвовал в битвах – так хотела моя семья – и занимал
в своем легионе высокое положение, но служил недолго и, как только
представилась возможность, вернулся домой, к своей библиотеке. Я любил книги. И
сейчас люблю. И в этом доме, и во всех других, которые мне принадлежат, много
книг – им отведены специальные помещения. А вот духом сражения я так и не
проникся.
Мариус наклонился и плеснул водой себе в лицо, как прежде
Торн.
– Пора, – сказал он. – Покончим с одним
удовольствием и позволим себе другое. Пойдем охотиться. Я чувствую, как ты
голоден. Для тебя приготовлена одежда и все необходимое. Или ты хочешь подольше
погреться в горячей воде?
– Нет, достаточно, – с готовностью откликнулся Торн,
стыдясь признаться, что давно уже не ощущал во рту вкуса крови.
Он снова ополоснул лицо и волосы, окунулся напоследок с
головой и встал, откидывая со лба мокрые пряди.
Мариус уже выбрался из ванны и протягивал Торну большое
белое полотенце.
