– Иллюстрации к Дантову «Аду», – пояснил он. – Вы,
конечно, читали? Я хочу создать иллюстрированную версию книги.
Сердце мое упало, но что я мог сказать? Я смотрел на
изображения перекошенных в мучениях тел! Как оправдать подобное начинание со
стороны художника, создавшего чудеснейшие образы Венеры и Девы Марии?
Дантов «Ад». Как же я презирал этот труд, отчетливо сознавая
при этом его великолепие!
– Сандро, неужели вам это по душе? – спросил я. Меня
трясло, и я не хотел, чтобы он увидел мое лицо. – Когда я смотрю на ваши
великолепные картины, освещенные сиянием рая, мне все равно, христианские они
или языческие. Иллюстрации, изображающие тех, кто страдает в аду, не доставляют
мне удовольствия.
Он явно запутался и, вероятно, до конца жизни не сможет
избавиться от сомнений. Такова его судьба. Всего лишь шаг вмешательства с моей
стороны – и, возможно, угасающий огонь затеплился снова.
Пора было прощаться. Оставить его навсегда. Я понимал, что
больше не вернусь в этот дом. Я не мог доверять себе в его присутствии. Нужно
немедленно покинуть Флоренцию! Иначе моя решимость даст трещину.
– Мы больше не увидимся, Сандро, – сказал я.
– Но почему? – спросил он. – Я ждал нашей встречи.
И поверьте, не из-за золота.
– Знаю, но мне пора уезжать. Помните: я верю в ваших богов и
богинь и всегда буду верить.
Я вышел из дома, но далеко не ушел, остановился у церкви.
Меня до того переполняла страсть, желание сделать его таким же, как я, поверить
ему все Темные тайны Крови, что я с трудом перевел дух, не замечая города, не
чувствуя воздуха в легких.
Я мечтал о нем. Мечтал о его таланте. Мне грезилось, что мы
вдвоем с Сандро живем в огромном палаццо, где рождаются картины, приправленные
магией Крови.
Причащение Кровью...
В конце концов, думал я, разве он не губит свой талант,
обращаясь к Тьме? Как можно объяснить переход от чудесных богинь к поэме под
названием «Ад»? Неужели Кровь не вернет ему небесные видения?
Но мечтам суждено оставаться мечтами. Я понимал это еще до
того, как увидел его жестокие муки. Понимал до того, как вошел в его дом.
Мне требовалась жертва – и не одна, а много. И я начал безжалостную
охоту, убивая обреченных на улицах Флоренции, пока не мог больше выпить ни
капли.
Наконец примерно за час до рассвета я уселся на ступеньках
церкви, стоявшей на маленькой площади. Наверное, меня можно было принять за
нищего, если нищие наряжаются в малиновые плащи.
Два молодых вампира, что преследовали меня, робко
приблизились.
Я устал и не был настроен проявлять терпение.
– Убирайтесь, – пробормотал я. – Иначе убью обоих.
Молодой мужчина и молодая женщина, получившие Кровь в
расцвете юности, задрожали, но не отступили. Потом мужчина все-таки заговорил,
трепеща, но проявляя несомненное мужество.
– Не тронь Боттичелли! – заявил он. – Не тронь!
Пожалуйста! Забирай себе отбросы, но только не Боттичелли! Не Боттичелли!
Я рассмеялся, грустно и тихо. Запрокинув голову, я смеялся,
смеялся и смеялся... И никак не мог остановиться.
– Не трону, – ответил я наконец. – Я люблю его не
меньше вашего. Теперь убирайтесь. Или эта ночь станет последней для вас обоих.
Убирайтесь!
Возвратившись в горное святилище, я долго оплакивал
Боттичелли.
Я закрыл глаза и оказался в саду, где Флора разбрасывала
нежные розы по ковру из травы и цветов. Я протянул руку и дотронулся до волос
одной из юных Граций.
– Пандора, – шептал я, – Пандора, это наш сад. Они
такие же красивые, как ты.
Глава 17
На протяжении нескольких недель я наполнял святилище в
Альпах новыми богатыми приобретениями. Я закупил золотые лампы и кадильницы. На
рынках Венеции разыскал изысканные ковры и золотистые китайские шелка. У белошвеек
Флоренции заказал новые одежды для Священных Прародителей и аккуратно переодел
божественную чету, уничтожив обноски, которые давным-давно следовало сжечь.
Все это время я успокаивающим тоном рассказывал им о
чудесах, что открыл мне изменившийся мир.
Я положил перед ними великолепные печатные книги, описав
гениальное изобретение – станок, с помощью которого их изготовили. Я повесил
над входом в святилище новый фламандский гобелен, также купленный во Флоренции,
и описал им его во всех подробностях, чтобы при желании они взглянули на него
невидящими глазами.
Потом я отправился во Флоренцию и, собрав все пигменты,
масла и прочие материалы, какими снабдил меня слуга, перенес их в святилище и
приступил к росписи стен в новом стиле.
Я более не стремился подражать Боттичелли. Но я вернулся к
своему излюбленному мотиву сада и вскоре рисовал собственную Венеру,
собственных Граций, собственную Флору, вводя в картину все детали жизни,
которые способен подметить только вампир.
Там, где Боттичелли рисовал темную траву с разнообразными
цветами, я изображал сокрытых под зеленым ковром мельчайших насекомых, а также
самых ярких и прекрасных из земных созданий – бабочек и многоцветных мошек. Мой
стиль отличался пугающе пристальным вниманием к деталям, и вскоре Мать с Отцом
окружал пьянящий волшебный лес, благодаря яичной темпере обретавший блеск,
которого прежде мне добиться не удавалось.
Всматриваясь в свое творение, я ощущал небольшое
головокружение, вспоминая сад Боттичелли, а также сад, привидевшийся мне в
Древнем Риме – тот, что я любил рисовать, – и вскоре мне пришлось
встряхнуться и собраться с мыслями, чтобы понять, где я на самом деле нахожусь.
Священные Прародители оставались неподвижными и абсолютно
отстраненными. Их кожа стала белоснежной – время стерло все следы Великого
Огня.
Они так давно не подавали признаков жизни, что я
засомневался в верности своих воспоминаний: уж не вообразил ли я
жертвоприношение Эвдоксии? Но мысленно я уже строил планы, как вырваться из
святилища на достаточно долгий срок.
Моим последним даром Священным Прародителям – к тому моменту
росписи были завершены, а Акашу с Энкилом украшали новые драгоценности – стал
длинный ряд восковых свечей, зажженных одновременно силой моего разума.
Конечно, я не заметил и проблеска интереса в глазах царя и
царицы. Тем не менее это подношение доставило мне самому большое удовольствие,
и я провел с ними последние часы при догорающих свечах, тихо перечисляя все
чудеса Флоренции и Венеции – городов, которые я успел полюбить.
Я поклялся зажигать сотню свечей при каждом своем визите.
Такое доказательство своей неувядающей любви я придумал.
