Оставшись в одиночестве, я крепко задумался.
Казалось невероятным, что я обустроил себе подобное жилье,
не встретив ни одной преграды. До рассвета оставалось несколько часов: я мог
отдохнуть на кровати или почитать новые книги, прежде чем совершить короткий
переход к другому дому в пределах города, где в обитой золотом комнате стоял
саркофаг, служивший мне убежищем в дневное время.
Но вместо этого я предпочел выйти в большой зал, отданный
под мастерскую, и нашел там готовые пигменты и прочие материалы, а среди них –
несколько деревянных панелей, обработанных учениками в соответствии с моими указаниями.
Несложно было смешать темперу, и вскоре в моем распоряжении
было множество самых разнообразных красок. Поглядывая в зеркало, которое принес
с собой, я быстрыми и точными штрихами, не отвлекаясь на исправления, написал
автопортрет.
Закончив, я отступил на шаг и заглянул в собственные глаза.
На меня смотрел не тот человек, что давным-давно погиб в северном лесу, не тот
обезумевший вампир, что вывез из Египта Мать и Отца, не тот изголодавшийся
скиталец, что беззвучно скользил сквозь время на протяжении тысячи лет... Нет,
на меня смотрел дерзкий и гордый бессмертный, вампир, потребовавший наконец от
мира место для себя, сбившееся с пути существо, обладающее невероятной мощью и
настаивающее на том, чтобы стать частью жизни людей, к числу которых он и сам
принадлежал когда-то.
По прошествии месяцев я обнаружил, что мой план приносит
свои плоды. Фактически я добился прекрасных результатов!
Новая одежда – бархатные туники, чулки, великолепные плащи,
подбитые редкими мехами, – стала моей страстью.
;Я был одержим зеркалами и мог беспрестанно разглядывать
свое отражение. Я очень внимательно и аккуратно накладывал на лицо мази.
Каждый вечер после захода солнца я поднимался и приходил в
палаццо. Мои дети радостно приветствовали меня, а я, отпустив преподавателей и
наставников, занимал свое место во главе накрытого стола, где мальчики под
аккомпанемент музыки наслаждались обильной пищей, достойной принцев.
Потом я мягко расспрашивал всех учеников, что они успели
изучить за день. Наши разговоры были долгими, сложными и полными удивительных
открытий. Я с легкостью определял, кто из учителей достигает успеха, а кто не
добивается желаемого эффекта.
Что касается мальчиков, я быстро понял, кто из них обладает
настоящим талантом, кого стоит отправить в университет Падуи, а кого обучить
мастерству ювелира или художника. Неудачников среди них не было.
Понимаешь, я задумал необыкновенное предприятие. Повторюсь:
я отбирал мальчиков с помощью Мысленного дара, и то, что я успел дать им за эти
месяцы, впоследствии перетекшие в годы, без моего вмешательства они никогда бы
не получили.
Для них я стал волшебником, помогавшим добиться того, о чем
они и не мечтали.
Вне всякого сомнения, успех моего начинания принес мне
несравненное удовлетворение, ибо я стал учителем этих детей, тем самым
учителем, которым хотел стать для Авикуса и Зенобии. Все это время я вспоминал
про обоих. Я не мог перестать думать о них, о том, что с ними сталось.
Живы ли они?
Я не знал.
Но я понял про себя одну вещь: я любил и Зенобию, и Авикуса,
потому что они позволили мне стать их учителем. И ссорился с Пандорой, потому
что она отказывалась. Она была слишком хорошо образована и умна, чтобы
довольствоваться меньшим, чем роль яростного красноречивого оппонента-философа,
а я, глупец, оставил ее.
Но самопознание не помогло мне перестать тосковать по
утраченным Зенобии и Авикусу и размышлять, по какому пути они решили пойти.
Красота Зенобии задела во мне более глубокую ноту, чем привлекательность
Авикуса, и я не мог отделаться от простого воспоминания о мягкости ее волос.
Иногда, оставаясь один в спальне, сидя у стола и глядя на
колыхающиеся на ветру занавеси, я представлял себе волосы Зенобии. Я вспоминал,
как они упали в Константинополе на мозаичный пол, когда она согласилась
обрезать их, чтобы притвориться мальчишкой и выйти на улицу. Мне хотелось
вернуться на тысячу лет назад и набрать полные ладони этих волос.
Свои же собственные волосы я теперь мог носить длинными –
это соответствовало моде. Мне нравилось приводить их в порядок и, пока небо еще
горело фиолетовым огнем, выходить на площадь, сознавая, что люди смотрят на
меня и гадают, кто я такой.
Что касается живописи, то я продолжал рисовать на деревянных
панелях, оставаясь в мастерской в обществе горстки подмастерьев, отрезанный от
остального мира. Я с успехом создал несколько религиозных картин – на всех
изображались Дева Мария и архангел Гавриил, потому что мне импонировала тема
Благовещения, – и удивился тому, как хорошо мне удалось подделаться под
стиль эпохи.
И тогда я решился на предприятие, для выполнения которого
понадобились весь мой сверхъестественный талант и изобретательность.
Глава 18
Постараюсь объяснить, о каком предприятии речь: во Флоренции
в одном из палаццо, принадлежавших Медичи, имелась часовня, и на стенах той
часовни красовалась огромная фреска, написанная художником Гоццоли на тему
шествия волхвов – трех мудрецов из Священного Писания, что принесли младенцу
Христу щедрые дары.
То была великолепная роспись, изобилующая тщательно
воссозданными мелкими деталями. Она получилась донельзя мирской: волхвы были
одеты как богатые флорентинцы, за ними следовали толпы наряженных в похожее
платье светских особ и духовных лиц; так что картина воспевала как младенца
Христа, так и современную эпоху.
Фреска занимала стены небольшой часовни и нишу, где
располагался алтарь.
Моему увлечению было множество причин. Я не был влюблен в
Гоццоли, как в Боттичелли, но глубоко восхищался им, и детали его картины
производили самое фантастическое впечатление.
И дело не только в процессии, которая казалась бесконечной,
но и в изумительном пейзаже на заднем плане: там были и города, и горы, и
охотники, и бегущие звери, и прекрасно выписанные замки, и нежные кроны
деревьев.
Поэтому я выбрал один из самых больших залов своего палаццо
и решился воспроизвести эту фреску в одной плоскости. Для осуществления
задуманного мне пришлось бы часто посещать Флоренцию, запоминать картину
частями и возвращаться в Венецию, чтобы воссоздать ее со своим
сверхъестественным талантом.
Мне удалось в значительной степени справиться с поставленной
задачей.
Я «украл» «Шествие волхвов» – прославленное изображение
процессии, имевшей огромное значение для христиан, в частности для
флорентинцев, и перенес его яркими живыми красками на стену моего дворца.
