Несомненно, наставники мальчиков рассказывали о вечерах,
проведенных в обществе Мариуса Римского, а слуги, естественно, любили
посплетничать, но я не стремился положить конец разговорам.
Однако по-прежнему не принимал у себя венецианцев. Не
устраивал пышных застолий. Не открывал двери всем и каждому.
Но как же мне хотелось приглашать гостей! Я мечтал, чтобы
весь город собирался под моей крышей.
Но пока я позволял себе принимать приглашения в другие дома.
Частенько ранним вечером, когда мне не хотелось обедать с
детьми, задолго до начала работы в мастерской, я заходил в другие дворцы,
заставая пиры в самом разгаре. При входе, если ко мне обращались, я вполголоса
называл свое имя, но в основном меня пропускали без вопросов. Я обнаруживал,
что гости рады принять меня в свое общество, что они наслышаны о моих картинах
и о прославленной школе, где подмастерьев фактически не заставляли работать.
Конечно, я держался в тени, выражался мягко, но туманно,
читал мысли, чтобы поддерживать интеллектуальную беседу. Я терял голову от
любви окружающих, от радушного приема, хотя венецианская знать привыкла
воспринимать подобное обращение как должное.
Не знаю, сколько месяцев я вел такую жизнь. Двое мальчиков
уехали учиться в Падую. Я нашел четырех новых учеников. Возраст Винченцо не
давал о себе знать. Периодически я нанимал новых учителей, выбирая самых
лучших. И со страстью отдавался живописи.
Где-то через год-другой до меня дошли слухи о выдающейся
молодой красавице, чей дом всегда был открыт для поэтов, драматургов и
философов, если они умели оправдать потраченное на них время.
Как ты понимаешь, речь не шла о деньгах: чтобы попасть в
общество той женщины, требовалось быть интересным человеком; от стихов ожидали
благозвучия и смысла, в беседе следовало проявлять остроумие, на виргинале или
лютне дозволялось играть только умеющим.
Меня крайне заинтересовала личность дамы, о которой всегда
отзывались очень тепло.
Поэтому, проходя мимо ее дома, я прислушался, чтобы выделить
ее голос из общего шума, и выяснил, что она еще сущий ребенок, но душа ее полна
тоски и тайн, мастерски сокрытых под обворожительными манерами и красивым
лицом.
Насколько красивым, мне только предстояло узнать. Я поднялся
по ступенькам, уверенно вошел в комнаты и увидел хозяйку.
В первое мгновение она стояла ко мне спиной, но тут же
повернулась, словно услышав звук шагов – в действительности я вошел беззвучно.
Я увидел ее профиль, а затем и все лицо. Она поднялась поприветствовать меня, и
я, потрясенный ее внешностью, какое-то время не мог вымолвить ни слова.
Только по чистой случайности Боттичелли не написал ее
портрет. Она выглядела в точности как женщины на его полотнах: овальное лицо,
удлиненные глаза, густые волнистые светлые волосы, украшенные вплетенными
нитками жемчуга, и стройная фигура с изящно вылепленными плечами и грудью.
– Да, как модель Боттичелли, – улыбнулась она, как
будто я назвал имя художника.
И снова я не знал, что сказать. Я привык быть единственным,
кто умеет проникать в чужие мысли, но это дитя, эта женщина
девятнадцати-двадцати лет, казалось, прочла, что у меня на душе. Но знает ли
она, как сильно я люблю Боттичелли? Нет, не может знать.
Она весело продолжала, взяв мою руку в свои ладони:
– Так мне говорили – и я чувствую себя польщенной. Можно
сказать, что своей прической я обязана Боттичелли. Я сама родом из Флоренции,
но здесь, в Венеции, это обсуждать неинтересно. А вы – Мариус Римский. Я все
ждала, когда же вы соизволите посетить мой дом!
– Благодарю за теплый прием, – ответил я. – Боюсь,
я пришел с пустыми руками. – Я не мог оправиться от потрясения, вызванного
ее красотой, звуками ее голоса. – Что вам предложить? Я не пишу стихов и
не рассказываю остроумных историй о политике. Завтра я прикажу слугам принести
вам лучшего вина из моего дома. Но это пустяк.
– Вино? – переспросила она. – Мне не нужны от вас
такие подарки, Мариус. Напишите мой портрет. Напишите меня с жемчугом в волосах
– и я буду в восторге.
В комнате раздался негромкий смех. Я задумчиво оглядел
собравшихся. Свечи горели тускло даже для моих глаз. Забавное зрелище: наивные
поэты, любители классики, женщина неописуемой красоты, комната, полная
привычной роскоши, медленное течение времени, словно проходящие мгновения имеют
какой-то смысл и не несут в себе тяжесть покаяния.
То был час моего триумфа.
И вдруг меня осенило.
Молодая женщина тоже переживала свой триумф.
За ее богатством и удачей стояло нечто темное и низменное,
однако она ничем не проявляла своего отчаяния.
Я попробовал было прочесть ее мысли, но передумал! Мне
хотелось просто наслаждаться моментом.
Мне хотелось видеть эту женщину такой, какой ей хотелось
выглядеть в моих глазах: юной, бесконечно доброй, но прекрасно защищенной,
отличным товарищем в веселых ночных похождениях, таинственной хозяйкой
собственного дома.
Я заметил, что к комнате примыкает еще одна гостиная, а за
ней через открытую дверь виднелась великолепно отделанная спальня с кроватью,
украшенной золотыми лебедями и золотистыми шелками.
Зачем демонстрировать спальню, если не для того, чтобы дать
понять: хозяйка дома спит в одиночестве? Никому не дозволяется переступать
порог, но любому видно, куда удаляется отдыхать непорочная дева.
– Что вы так на меня смотрите? – спросила она. –
Почему оглядываетесь по сторонам, словно очутились в незнакомом месте?
– В Венеции я нахожу особое очарование, – отозвался я
тихо и доверительно, чтобы меня расслышала только она.
– Да, вы правы, – ответила она с прелестной
улыбкой. – Мне тоже здесь нравится. Я никогда не вернусь во Флоренцию. Так
вы напишете мой портрет?
– Возможно, – сказал я. – Я не знаю вашего имени.
– Вы шутите! – Она снова улыбнулась. Я внезапно
осознал, насколько она искушена в светских обычаях. – Прийти сюда, не зная
моего имени? Хотите, чтобы я поверила?
– Правда не знаю, – сказал я, потому что никогда не
интересовался ее именем, а узнал о ней из смутных впечатлений и обрывков
разговоров, а в данный момент не хотел читать ее мысли.
– Бьянка, – представилась она. – Мой дом всегда
открыт для вас. А если вы напишете мой портрет, я буду у вас в долгу.
Собирались новые гости. Я понял, что она хочет
поприветствовать их, и отошел назад, заняв свой пост, скажем так, в тени,
подальше от свечей, откуда удобно было наблюдать за ней, за ее грациозными
движениями и слышать ее звенящий голосок.
