За много лет я перевидал тысячи смертных, не испытывая к ним
никаких чувств, но сейчас, глядя на это существо, я ощущал лихорадочное биение
сердца, словно опять заглянул в мастерскую Боттичелли, увидел картины и
познакомился с Боттичелли-человеком. О да, с человеком!
В ту ночь я оставался в ее доме недолго.
Но через неделю вернулся и принес ее портрет. Я написал его
на небольшой панели и приказал вставить в золотую раму, отделанную драгоценными
камнями.
Я вручил ей портрет и увидел, что она потрясена. Она не
ожидала подобного сходства. Но я опасался, что она найдет в картине что-то
необычное, какие-нибудь недостатки.
Она подняла глаза, и я ощутил ее признательность, восхищение
и более глубокое чувство – эмоцию, в которой она отказывала себе в общении с
остальными.
– Кто вы... на самом деле? – спросила она мягким
вкрадчивым шепотом.
– Кто вы... на самом деле? – повторил я и улыбнулся.
Она серьезно посмотрела на меня, потом вернула улыбку, но не ответила, закрыв
от меня все тайны своего сердца – грязные тайны золота и крови.
В тот момент я боялся, что потеряю самообладание. Мне
хотелось обнять ее, пусть даже против воли, силой выхватить ее из теплых,
уютных комнат и перенести в холодный роковой мир моей души.
Я увидел – увидел как наяву, словно христианский сатана
опять принялся искушать меня видениями, – как ее преображает Темная Кровь.
Увидел, как она начинает принадлежать мне, как ее юность сгорает на алтаре
бессмертия, как я становлюсь для нее единственным источником тепла и богатства.
Я покинул ее дом, ибо не мог там оставаться. И не
возвращался много ночей, сложившихся в месяцы.
Бьянка прислала письмо.
Я пришел в изумление, перечитал его несколько раз, а потом
положил в карман туники поближе к сердцу.
«Мой дорогой Мариус.
За что вы лишили меня своего общества, оставив взамен только
восхитительный портрет? Мы постоянно ищем новых развлечений, а гости мои
неизменно вспоминают о вас с добротой. Непременно возвращайтесь. Ваша картина
заняла почетное место на стене моего салона, чтобы доставлять удовольствие
всякому, кто входит в мой дом».
Как же получилось, что я начал изнывать от желания сделать
своей спутницей смертную женщину?
Прошло столько веков – в чем же дело?
Я думал, что в Боттичелли меня привлекает необыкновенный
талант, что острый взгляд и жадное сердце заставили меня надеяться на чудо в
стремлении смешать Кровь с его необъяснимым даром.
Но эта девочка, Бьянка... На первый взгляд она не
представляла собой ничего особенного. О да, ее красота была в моем вкусе до
такой степени, что казалось, будто я сам ее вылепил, будто она – дочь Пандоры,
будто она – творение Боттичелли, вплоть до сонно-мечтательного выражения лица.
;В ней невероятным образом смешивались внутренний огонь и
уравновешенность.
Но за долгие годы скитаний я повидал много красивых людей –
богатых и бедных, молодых и старых, – но ни разу не испытал столь острого,
почти неконтролируемого желания забрать их с собой, увести в святилище и
поделиться плодами своей мудрости.
Что делать с этой болью? Как избавиться от нее? Долго ли мне
мучиться здесь, в Венеции, в городе, где я искал покоя и поддержки смертных,
втайне пообещав взамен вернуть миру благополучных, образованных мальчиков?
Поднимаясь по вечерам, я стряхивал обрывки недавних снов о
Бьянке – снов, в которых мы сидели в моей спальне, беседовали, я рассказывал о
долгих одиноких дорогах, что мне довелось преодолеть, а она объясняла, как ей
удалось извлечь из обыденных, низменных страданий невероятную силу.
Даже участвуя в пирах учеников, я не мог отделаться от грез.
Они осаждали меня, словно я засыпал среди бокалов и тарелок. Мальчики
соперничали друг с другом, стараясь привлечь мое внимание. Им казалось, что
господин недоволен ими.
Заходя в мастерскую, я испытывал смятение. Я написал большую
картину, изобразив Бьянку Девой Марией с пухленьким младенцем Иисусом на руках.
Я отложил кисти. Я был недоволен. И не находил причин для довольства.
Я оставил Венецию и отправился в деревню в поисках злодеев.
Я пил кровь, пока не насытился, что называется, до отвала. А потом вернулся в
свои покои и лег на кровать. Мне снова приснилась Бьянка.
Наконец перед рассветом я записал в дневник следующее
предостережение:
«Желание создать здесь бессмертного спутника столь же
неоправданно, как и во Флоренции. Ты прожил долгую жизнь, ни разу не
сорвавшись, хотя прекрасно знаешь, как это делается, – тебя научил жрец
друидов. Только следуя своим принципам, ты сможешь выжить. Какая бы радужная
картина тебе ни рисовалась, не смей вырывать из жизни эту девочку. Вообрази,
что она – это статуя. Вообрази, что твое зло – это сила, разбившая статую.
Посмотри на осколки. Это последствия твоего поступка».
Я вернулся в ее дом.
И увидел ее словно впервые – так сильно поразил меня ее
образ, так мягко и убедительно звучал ее голос, такое обаяние светилось в лице
и глазах. Находиться рядом с ней стало для меня и агонией, и несравненным
утешением.
Много месяцев я приходил в ее дом, притворяясь, что слушаю
декламацию стихов, иногда поневоле участвуя в неспешных дискуссиях об эстетике
и философии, в то время как мне просто хотелось побыть рядом с ней, всмотреться
в прелестные черты ее лица и, прикрывая глаза от удовольствия, слушать ее
певучий голосок.
К ее знаменитым собраниям присоединялись все новые гости.
Никто не смел оспаривать ее превосходства в своей области. Но пока я сидел и
наблюдал за происходящим, погрузившись в приятную дрему, моему взору открылись
ускользающие от остальных страшные подробности.
Некоторые из тех, кто заходил в ее дом, были отмечены
мрачной печатью. Некоторые люди, близко знакомые божественно пленительной
хозяйке, получали с вином порцию яда, остававшегося в организме после того, как
они покидали радушную компанию, и рано или поздно приводящего к смерти!
Поначалу, уловив своим сверхъестественным чутьем едва
различимый запах смертельной отравы, я решил, что у меня разыгралось
воображение. Но с помощью Мысленного дара я заглянул в сердце чаровницы и
узнал, как она заманивает в салон тех, кого должна отравить, даже не
догадываясь о причинах столь сурового приговора.
И теперь мне открылась наконец та низменная ложь, что я
почувствовал во время нашей первой встречи. Родственник, флорентийский банкир,
держал ее в постоянном страхе. Именно он привез ее сюда и устроил ей
очаровательное гнездышко, где не смолкала музыка. Именно он требовал, чтобы она
подсыпала яд в ту или иную чашу – по его усмотрению.
