Глазами хозяина я увидел лицо мальчика. Невероятно. Мне не
может так везти. Ибо мальчик обладал бесподобной красотой, сравнимой разве что
с прелестью Бьянки. Я на такое не рассчитывал.
– Недавно привезли из Стамбула, – проговорил я. –
Да, верно, везли через Стамбул, ведь мальчик, несомненно, попал сюда из русских
земель.
Можно было не продолжать. Вокруг меня поднялась суета.
Кто-то сунул мне в руки кубок, полный вина. Я вдохнул приятный аромат и
поставил кубок на стол. Казалось, меня обдало вихрем розовых лепестков. Повсюду
пахло цветами. Мне принесли кресло. Я отказался сесть.
Вдруг в комнату вернулся человек, отворивший мне дверь.
– Этот вам не подойдет, – поспешно заявил он.
Человек сильно нервничал. Передо мной опять возник образ
лежащего на каменном полу мальчика.
Я слышал молитвы: «Избави меня...» И увидел лик Христа,
выполненный блестящей яичной темперой. Я разглядел каменья, что украшали
золотой нимб. Увидел, как растирают пигмент и желток. «Избави меня...»
– Вы разве не поняли? – спросил я. – Я же
объяснил. Мне нужен мальчик, который отказывается выполнять то, что ему велят.
Меня осенило.
Владелец борделя решил, что мальчик умирает. Он боялся
правосудия. Он смотрел на меня, объятый ужасом.
– Проводите меня к нему, – сказал я и для большего
эффекта воспользовался Мысленным даром. – Немедленно. Я все о нем знаю и
без него не уйду. Кстати, я щедро заплачу вам. Мне все равно, даже если он
болен или при смерти. Слышите? Я заберу его. Вам он больше не доставит хлопот.
Оказалось, что он был заперт в гнусной крошечной каморке. Я
отворил дверь – и в каморку хлынул яркий свет лампы.
И в лежавшем на полу мальчике я увидел красоту; красота
всегда была моей погибелью – красота Пандоры, Авикуса, Зенобии, – но в нем
она обрела новые, божественные формы.
Сами Небеса повергли на каменный пол отверженного ангела –
ангела с идеальной формы телом, с каштановыми кудрями, с тонким загадочным
лицом.
Я наклонился, протянул руки и обнял его, потом заглянул в
его полузакрытые глаза. Мягкие рыжеватые волосы спутались, кожа была бледной;
славянская кровь лишь немного заострила черты его лица.
– Амадео...
Имя сорвалось с языка, словно мне подсказали его ангелы,
сравнение с которыми невольно напрашивалось при одном взгляде на чистое
невинное лицо.
Он увидел меня, и его глаза расширились от изумления. В его
мыслях снова промелькнули величественные иконы, озаренные золотым светом. Он
отчаянно пытался вспомнить. Иконы. Христос, которого он рисовал. Мои длинные
волосы и горящие глаза напомнили ему Христа.
Он попытался было заговорить, но губы не слушались. Он
старался припомнить имя своего Господа.
– Я не Христос, дитя мое, – обратился я к потаенной
части его души, о которой он ничего не помнил. – Но я способен подарить
тебе спасение. Иди ко мне, Амадео.
Глава 19
Невероятно, но я мгновенно влюбился в него. Когда я забрал
его из борделя и поселил в палаццо вместе с другими мальчиками, ему было не
больше пятнадцати лет.
Крепко прижимая его к себе в гондоле, я понимал, что он был
обречен – я вырвал его из самых объятий смерти.
Хотя уверенные движения моих рук успокаивали его, сердце
билось настолько слабо, что до меня едва доносились образы, мелькавшие в его
мыслях, пока он лежал, приникнув к моей груди.
Добравшись до палаццо, я отказался от помощи Винченцо,
отправив его раздобыть мальчику что-нибудь поесть, и отнес Амадео к себе в
спальню.
Я уложил исхудавшее тело в обносках на кровать, на пышные
подушки под бархатным пологом, и, когда подоспел суп, сам напоил его с ложки.
Вино, суп, лимонно-медовый напиток... Чем еще можно помочь?
– Пусть жует медленнее, – предостерегал
Винченцо, – чтобы он не съел слишком много сразу после голодания, иначе мы
повредим ему желудок.
Наконец я отослал Винченцо и запер на засов двери спальни.
Наступило роковое мгновение – мгновение, когда я познал
самые тайные глубины своей души, когда я признался себе, что передо мной
наследник моего могущества, моего бессмертия, ученик, которому я передам все,
что знаю.
Глядя на лежащего на кровати мальчика, я забыл язык
раскаяния и угрызений совести. Я стал Мариусом – очевидцем столетий, Мариусом –
избранником Тех, Кого Следует Оберегать.
Я опустил Амадео в ванну, омыл его и покрыл поцелуями. Я с
легкостью добился от него близости, в которой он отказывал своим
мучителям, – моя бесхитростная доброта и слова, что я нашептывал в его
нежные ушки, смущали его и кружили голову.
Я поспешил посвятить его в удовольствия, которых он прежде
себе не позволял. Он ошеломленно молчал, но прекратил молить об избавлении.
Однако даже здесь, в безопасности моей спальни, в объятиях
того, кого он считал Спасителем, ни одному воспоминанию не удалось подняться из
бездны сознания в царство рассудка.
Возможно, мои откровенно плотские прикосновения только
укрепили стену между прошлым и настоящим, выросшую в его голове.
Лично я никогда прежде не испытывал такой безраздельной
близости со смертным, не считая тех, кого я намеревался убить. Я обвивал руками
его тело, прижимался губами к щекам и подбородку, ко лбу и закрытым глазам – и
у меня мурашки бежали по коже.
Да, я испытывал жажду крови, но с ней я прекрасно умел
справляться. Я полной грудью вдыхал запах юной плоти.
Я знал, что могу сделать с ним все, что пожелаю. Не было на
свете силы, способной меня остановить. Не требовалось подсказок сатаны, чтобы
сознавать: я могу забрать его с собой и воспитать во Крови.
Я осторожно вытер его полотенцами и опять уложил в постель.
Я присел к столу, так, чтобы, повернувшись в сторону, видеть
его лицо, и передо мной в полную силу развернулись картины будущего – столь же
ясные, как мое желание соблазнить Боттичелли, столь же ужасные, как моя страсть
к очаровательной Бьянке.
Вот он, найденыш, которого можно подготовить для Крови!
Дитя, окончательно потерянное для мира. Я мог вырастить его так, как того требовала
Кровь.
Сколько займет воспитание – ночь, неделю, месяц, год? Решать
только мне.
В любом случае я сделаю из него сына Крови.
