– Разумеется. Ведь таково и твое желание, а кроме того,
и твой долг. – На его лице вновь появилось загадочное сочетание улыбки и
нахмуренных бровей. – Может, мы наконец войдем в дом?
– Да, конечно.
Его слова и дружеское обращение доставили мне огромное
облегчение. Я до сих пор не до конца осознавал, что Лестат вот он, рядом со
мной, что я не только отыскал его, но и привел в свой дом, и теперь он согласен
выслушать мою историю.
Преодолев шесть ступенек, мы поднялись на мраморное крыльцо,
и я распахнул дверь. Она, как обычно принято в деревенских домах, никогда не
запиралась.
Перед нами раскинулся широкий центральный холл, вымощенный
черно-белой ромбовидной мраморной плиткой. В конце его виднелась задняя дверь,
ничем не отличавшаяся от парадной, через которую мы только что вошли.
Обзор нам частично закрывала одна из величайших
достопримечательностей Блэквуд-Мэнор – изогнутая дугой лестница. Лестат сразу
обратил на нее внимание, и во взгляде его читалось восхищение.
В холле работали кондиционеры и царила приятная прохлада.
– Как красиво... – произнес Лестат, стоя внизу, в
пролете, и рассматривая изящные перила и искусно выточенные балясины. –
Надо же, она тянется до третьего этажа и делает двойной виток.
– Третий этаж – это чердак, – пояснил я. –
Настоящая сокровищница, заполненная сундуками и старой мебелью. В свое время
мне открылись некоторые ее маленькие тайны.
Лестат перевел взгляд на фреску, протянувшуюся по всем
стенам холла. Это была солнечная итальянская пастораль. Насыщенный цвет
темно-голубого неба доминировал над всем пространством.
– Что за прелесть! – воскликнул он, разглядывая
высокий потолок. – Только посмотри на эту лепнину. Ручная работа?
Я кивнул.
– Мастера из Нового Орлеана. Ее создали в тысяча
восемьсот восьмидесятом по указанию моего прапрапрадеда, а он был неисправимым
романтиком и в какой-то степени сумасшедшим.
– А какая гостиная, – продолжал Лестат, заглянув в
сводчатую дверь. – И чудесная старинная мебель. Как называется этот стиль,
Квинн? Рококо? Я словно вернулся в прошлое. Как во сне.
Я снова кивнул. Неловкость быстро уступила место гордости,
которая, впрочем, тоже повергла меня в смущение, Сколько я себя помнил,
Блэквуд-Мэнор мгновенно очаровывал людей. Все, кто оказывался в этом особняке,
буквально захлебывались от восторга, и теперь меня удивляло, почему я поначалу
испытывал столь сильное смущение. Но дело в том, что мой удивительно властный и
красивый гость, в чьи руки я вручил собственную жизнь, вырос в замке, и я
невольно опасался, как бы он не посмеялся над тем, что здесь увидит.
Лестата же, напротив, привели в восторг и золотая арфа, и
старый рояль фирмы "Плейель"
[5]
. Он взглянул на
огромный строгий портрет Манфреда Блэквуда, моего досточтимого предка, потом
принялся с восторгом осматривать столовую расположенную по другую сторону от
холла.
Я жестом пригласил его войти.
Старинная хрустальная люстра обрушивала потоки света на
длинный стол, специально заказанный для этой комната, – за ним могли бы
разместиться человек тридцать. Золоченые стулья совсем недавно заново
перетянули зеленым атласным дамастом, сочетание золотого и зеленого – золотой
завиток на зеленом фоне – доминировало и на ковре во всю стену. Меж высоких
окон дальней стены разместились золоченые буфеты, инкрустированные зеленым
малахитом.
Мне вновь захотелось извиниться – наверное, из-за того, что
Лестат полностью погрузился в созерцание этого места.
– Блэквуд-Мэнор кажется теперь таким ненужным, –
сбивчиво заговорил я. – Из постоянных обитателей остались только мы с
тетушкой, и у меня такое чувство, что в один прекрасный день кто-то явится и
заставит нас передать дом для более разумного использования. Хотя, конечно, мы
не единственные члены семьи... К тому же здесь живут слуги, хотя все они давно
разбогатели и работать на кого-то им не обязательно.
Я умолк, устыдившись своего многословия.
– И каково же это более разумное использование? –
с неизменным дружелюбием поинтересовался Лестат. – Почему бы этому
особняку и впредь не оставаться вашим благословенным домом?
Он смотрел на огромный портрет тетушки Куин в молодости:
улыбающаяся девушка в белом, расшитом бисером вечернем платье без рукавов,
которое вполне могли бы сшить буквально вчера, а не семьдесят лет тому назад.
Внимание Лестата привлекло еще одно полотно: портрет Вирджинии Ли Блэквуд,
супруги Манфреда, самой первой леди, поселившейся в Блэквуд-Мэнор.
Портрет Вирджинии Ли со временем потемнел, но не утратил
привлекательности, и образ женщины со светло-голубыми глазами, маленьким
хорошеньким личиком и скромной улыбкой по-прежнему волновал зрителей. Она была
со вкусом одета по моде восьмидесятых годов девятнадцатого столетия:
небесно-голубое платье с высоким воротом и длинными рукавами, присборенными на
плечах; волосы взбиты в высокую прическу. Леди Вирджиния Ли приходилась
бабушкой тетушке Куин, и я давно подметил определенное сходство в их портретах
– одни и те же глаза, овал лица, хотя другие заявляли, что никакого сходства не
видят.
Эти портреты вызывали у меня противоречивые чувства и
ассоциации, особенно портрет Вирджинии Ли. Тетушка Куин до сих пор жила в доме.
Но Вирджиния Ли... Я вздрогнул, но отогнал прочь неприятные воспоминания о
привидениях и прочих нелепостях. Сейчас меня волновало другое.
– Да, почему бы ему не оставаться твоим домом,
хранилищем сокровищ предков? – с невинным видом поинтересовался
Лестат. – Не понимаю.
– Когда я был маленьким, – начал я рассказывать в
ответ на его вопрос, – дедушка с бабушкой были еще живы и превратили дом в
подобие отеля. "Пансион с завтраком", как они его называли, хотя в
столовой подавали и обед. Сюда наезжали толпы туристов. У нас до сих пор
организуют ежегодный рождественский банкет – певцы располагаются на лестнице и
исполняют праздничные гимны, а гости собираются здесь, в холле. Именно для
таких случаев дом хорош. В прошлом году я устроил пасхальный банкет – в
полночь, чтобы самому иметь возможность на нем присутствовать.
