Из того, что было потом, помню только, что оказался на
дворе, возле флигеля, из окон которого лил свет, а Пэтси сидела в деревянном
кресле-качалке перед распахнутой дверью гаража-студии и плакала. Я подошел к
ней и поцеловал в щеку, и тогда она повернулась ко мне и крепко обняла. Я
чувствовал, что Гоблин пытается утянуть меня в сторону, но не хотел отходить от
Пэтси, не хотел, чтобы она чувствовала себя такой несчастной. Я велел Гоблину
поцеловать Пэтси.
"Прекрати разговаривать с этой тварью! – закричала
Пэтси, мгновенно превращаясь в совершенно другого, слишком хорошо знакомого мне
человека. – Меня просто убивает, когда ты обращаешься к этой дряни, я даже
не могу находиться с тобой рядом, когда ты с ней разговариваешь. А ведь потом
говорят, что я плохая мать!"
Я послушно перестал обращаться к Гоблину и целый час, а
может, и больше целовал Пэтси. Мне нравилось сидеть у нее на коленях. Мне
нравилось, когда она меня качала. От нее хорошо пахло. Мне нравился даже запах
ее сигареты. Я уже тогда понял своим детским умишком, что теперь все пойдет
иначе.
И я понял еще одно. Прильнув к Пэтси, я ощутил что-то
темное, гнетущее, что-то похожее на отчаяние. Мне не раз говорили, что в таком
возрасте я не мог чувствовать ничего подобного, но это не так. Я действительно
всем своим существом ощущал ее смятение и потому еще теснее прильнул к Пэтси и
не обращал внимания на Гоблина, хотя тот пританцовывал вокруг и тянул меня за
рукав.
В тот же вечер Пэтси поднялась сюда посмотреть телевизор со
мной, Гоблином и Маленькой Идой, чего раньше никогда не бывало, и мы вместе
чуть не надорвали от хохота животики, хотя что именно показывали, я сейчас уже
не помню. Осталось впечатление только о том, что Пэтси вдруг стала моим другом,
а я все время думал о том, какая она милая. Я всегда считал ее очень
симпатичной. А еще я не перестал любить Папашку. В общем, я так и не сумел
выбрать между двумя дорогими мне людьми.
С того дня мы с Пэтси продолжали обмениваться объятиями и
поцелуями. Такие проявления чувств всегда приветствовались на ферме Блэквуд, и
теперь Пэтси тоже подключилась к нашей компании, во всяком случае, если дело
касалось меня.
Годам эдак к шести я получил почти полную свободу и уже
отлично знал, что нельзя играть слишком близко к болоту, которое подступало с
запада и юго-запада.
Если бы не Гоблин, моим любимым местом стало бы старое
кладбище, которое, как я уже говорил, когда-то обожала и моя прапрапрабабушка
Вирджиния Ли.
Я уже упоминал, что это место всегда пользовалось особенным
успехом у гостей, а больше всего им нравилась история о том, как Безумец
Манфред, желая доставить удовольствие и успокоить душу Вирджинии Ли,
восстановил все до единого надгробия. Рабочие также привели в порядок чугунную
кладбищенскую ограду с причудливым узором и покрасили ее черной краской, да и
каменный остов разрушенной церкви с остроконечной крышей каждый день очищали от
листьев. В этой маленькой церквушке всегда громкое эхо. Я любил заходить туда,
произносить "Гоблин!" и слушать, как это имя возвращается ко мне, а
Гоблин тем временем складывался пополам от беззвучного смеха.
Корни четырех дубов, что растут по периметру, покорежили не
только часть ограды, но и несколько прямоугольных плит на могилах, но что
поделать с такими огромными деревьями? Ни один из моих родственников никогда не
стал бы рубить деревья, а у этих четырех дубов и вовсе были даже свои имена.
Дуб Вирджинии Ли растет в дальнем конце кладбища, отделяя
его от болота, рядом стоит Дуб Манфреда, а с той стороны, что обращена к
дому, – Дуб Уильяма и Дуб Оры Ли. Все они невероятно огромные,
раскидистые, с могучими, тяжелыми ветвями, клонящимися до самой земли.
Я любил играть там, пока Гоблин не начал свою кампанию.
Мне, должно быть, исполнилось лет семь, когда я впервые
увидел на кладбище привидение. Отчетливо помню, как это произошло. Мы с
Гоблином резвились, а издалека до нас доносились ритмичные удары – репетировала
последняя группа Пэтси. Мы играли не на самом кладбище, а возле Дуба Оры Ли,
который растет ближе всех к дому. Я как раз пытался взобраться на одну из его
длинных ветвей.
Непонятно почему, но я вдруг повернул голову направо и
увидел небольшую группу людей: двух женщин, мужчину и мальчика. Все они
медленно плыли над заброшенными, тесно расположенными могилами. Я даже не
испугался и, кажется, тогда подумал: "Вот, значит, какие они – привидения,
о которых все говорят" – и продолжал молча, как завороженный, за ними
наблюдать. Меня поразило, что все они выглядели полупрозрачными и висели над
землей, словно сотканные из воздуха.
Тут их заметил и Гоблин. В первую секунду он не шелохнулся,
а только смотрел на них, как и я, не отводя глаз, а потом словно обезумел и
принялся дико жестикулировать, чтобы я спустился с дерева и ушел в дом. К этому
времени я уже выучил язык его жестов, поэтому отлично понял, чего он от меня
требует. Но уходить не собирался.
Я уставился на эту группку, дивясь их пустым, ничего не
выражающим лицам, бесцветной плоти, простой одежде и тому, что все они смотрели
на меня.
Спустившись с дерева, я подошел к чугунной ограде.
Призрачное общество по-прежнему глазело на меня, и теперь, вспоминая, я
понимаю, что их взгляд несколько изменился. Он стал напряженным и даже
требовательным, хотя в то время я, конечно, не знал этих слов.
Постепенно фигуры начали растворяться в воздухе и вскоре, к
моему величайшему разочарованию, совсем исчезли. Я слушал тишину, словно постиг
какую-то величайшую тайну, всматривался в ряды могил, а затем перевел взгляд на
могучие дубы, и у меня появилась совершенно четкая уверенность, что они все
время за мной наблюдают, что они видели, как я переглядывался с привидениями, и
что они обладают не только способностью все видеть и сознавать, но и
собственным характером.
Тогда эти деревья породили в моей душе настоящий ужас, и,
глянув вниз со своего холма на болото, где сгущалась тьма, я вдруг понял, что
гигантские кипарисы тоже живут своей тайной жизнью, за всем следят, все видят и
слышат, как видят и слышат только деревья.
У меня закружилась голова. К горлу подступил тошнотворный
комок. Я увидел, как зашевелились ветви и оттуда очень медленно выплыли те же
самые привидения, такие же бледные и жалкие, как прежде. Они пытливо
вглядывались в мое лицо, но я упрямо оставался на месте, делая вид, что не
понимаю безумной жестикуляции Гоблина, а потом вдруг попятился, споткнулся,
чуть не упал и бросился бегом к дому.
Я направился, как всегда, прямиком в кухню, а Гоблин тем
временем скакал вприпрыжку рядом.
