Гоблин не ответил, а, выждав паузу, вновь велел отправляться
домой. Потом добавил:
"Вернулась тетушка Куин".
Последнее заявление меня сильно заинтриговало. Прежде Гоблин
никогда не сообщал мне о местонахождении других людей. Но я пока не был готов
покинуть остров!
Я присел на ступени. Лестница оказалась крепкой, что меня
совсем не удивило: ее, как и весь дом, построили из кипариса; а это дерево
никогда не гниет.
"Ревекка, – вслух позвал я, – ты здесь?"
На меня вновь накатила дурнота. Плывя в пироге, я немного
побаивался этих приступов, а теперь позволил себе расслабиться, закрыл глаза и
лег на спину под зеленый полог листвы, пронзенный солнцем.
На меня нахлынула волна, в которой смешались голоса, шепот,
проклятия, женский плач...
Снова плакала Ревекка: "...ты не можешь меня так
мучить", а затем послышалось мужское бормотание и только одно ясно
прозвучавшее слово: "проклятая".
Потом кто-то рассмеялся.
"А ты чего ждала от меня!" – спросил чей-то голос.
Начался взволнованный разговор на повышенных тонах, но
совершенно неразборчивый. С каждой секундой голоса отдалялись и вскоре совсем
затихли.
У меня осталось ощущение тошноты.
Я почувствовал ненависть к тому голосу, который только что
спрашивал: "А ты чего ждала от меня!", – и эта ненависть, я
чувствовал, была небезосновательной.
Я поднялся и сделал глубокий вдох. Меня тошнило. Тошнило от
чертовой жары. К тому же все тело было искусано комарами, что только усугубляло
отвратительное самочувствие.
В такие жаркие дни я обычно не выходил из дома.
Подождав, пока голова прояснится, я поднялся по лестнице и
вошел в дверь, которую кто-то оставил открытой.
"До чего обнаглели бродяги, никакого
страха", – подумал я и, увидев, что дверь сделана из большого
прямоугольного куска свинцового стекла, чистого стекла, почему-то пришел в
ярость. В то же время во мне жила уверенность, что в доме я один.
Что касается комнаты, куда я вошел, она была идеально
круглой, а окна в виде арок зияли пустыми рамами. Лестница слева вела на этаж
выше, а справа находился большой проржавевший железный камин, прямоугольный по
форме, с дымовой трубой и открытыми железными дверцами. Он был доверху набит
полусгоревшими дровами и пеплом, часть которого даже просыпалась на пол.
В центре комнаты я увидел самую поразительную вещь: огромный
мраморный стол на железной станине и кожаное с золотом кресло в римском стиле.
Такие кресла люди теперь называют "директорскими". На самом деле
таким креслам столько же лет, сколько Риму.
Разумеется, я сразу подошел к этому чудному столу и увидел
современные ручки в тяжелом золотом цилиндре, связку длинных толстых свечей,
сплавленных вместе на золотой тарелочке, и книги в мягких обложках, сложенные в
небрежную стопку.
Я разложил книги в ряд, просматривая названия. Там было все
– от популярной беллетристики, как высокомерно о ней отзываются, до книг по
антропологии, социологии и современной философии. Я увидел атлас мира, словарь,
несколько словарей в картинках для детей, а также историю Древнего Рима,
изданную в карманном формате.
Я посмотрел года издания, не забыв взглянуть и на цены. Все
книги оказались новыми, хотя и разбухли от болотной сырости.
Фитильки на свечках были черные, а лужица разлившегося воска
на золотой тарелочке указывала на то, что свечи горели довольно долго.
Я был заинтригован. Нет, я был в шоке. Какой-то бродяга
приходит сюда, чтобы читать. Какой-то бродяга греется здесь у камина. При этом
сидит в золотом кресле, таком красивом, обитом мягкой коричневой кожей, на
скрещивающихся ножках и с резными подлокотниками. Одна небольшая проверка
ножиком убедила меня, что остов кресла сделан из чистого золота – такого же,
как и тарелка, и цилиндр, в котором стояли ручки.
"Такого же, как и мавзолей снаружи, – прошептал
я.(Я всегда начинаю говорить сам с собою вслух, когда волнуюсь.) – Значит, этот
бродяга любит золото".
Столешница была из темного многоцветного мрамора и всем
своим весом опиралась на железную станину.
Бродяга со вкусом и интеллектуальными запросами! Но как он
или она сюда добирались, и какое все это имеет отношение к приступам дурноты,
которые накатывали на меня по дороге на остров? Судя по всему, я имел дело с
обычным нарушителем прав владения.
Я осмотрелся, обвел взглядом пустые окна. На полу под ними
остались следы дождя. За окнами шелестела зеленая листва, испещренная
солнечными пятнами. Я вновь ощутил слабость и отмахнулся от комара, назойливо
пищавшего под ухом.
"Только то, что этот тип не лишен вкуса, вовсе не
означает, что он не засел в эту минуту наверху, чтобы убить тебя, –
напомнил я себе и, направившись к лестнице на второй этаж, громко выкрикнул: –
Здравствуй, дом!"
Сверху не донеслось ни звука. Я был уверен, что дом
необитаем. Если бы таинственный читатель побывал здесь совсем недавно, то книги
не разбухли бы так сильно.
Тем не менее я вновь выкрикнул: "Привет! Я Тарквиний
Блэквуд" – и медленно начал подниматься, прислушиваясь, не послышится ли
сверху какой-нибудь звук.
Второй этаж оказался гораздо меньше и теснее первого, однако
он был построен из того же крепкого материала, а свет проникал туда не только
сквозь голые арочные окна, но и через купол.
Я едва обратил внимание на все эти детали, потому что в этой
комнате было одно заметное отличие от той, что располагалась ниже: здесь меня
ждало омерзительное, чудовищное зрелище.
К одной стене, как раз напротив каминной трубы, были
прикреплены ржавые цепи, предназначавшиеся явно только для одной цели: для
пленения человеческого существа. На цепях я увидел кольца для рук и ног. Вся
эта груда железа – безоговорочное свидетельство чьего-то зверства – лежала на
обломках человеческого черепа, окруженного густым, темным и вязким на вид
веществом.
Я испытал невообразимое отвращение. Меня чуть не вывернуло,
но я взял себя в руки и принялся рассматривать черные останки, похожие на
смолу, и череп. Только потом я разглядел беловатый порошок – останки
разлагающихся костей. В этой же куче лежали обрывки сгнившей ткани и еще что-то
яркое, блестящее, увязшее в темной смоле.
Меня обуяла холодная, тупая ярость. Давным-давно здесь
произошло что-то неописуемое. А неизвестный обитатель этого дома не навещал его
уже как минимум несколько месяцев, но мог вернуться в любой момент.
