— Я полагаю, что так.
— Вот я и говорю, это верно, вот о чём я тебе толкую…
Дружба Тобиаса на некоторое время уменьшила несчастье Джона; он мог с кем-то говорить, мог слушать, мог, во всяком случае до того, как на землю опустится ночь, забыть на время о своих бедах. Только когда Тобиас спал, похрапывая в спальном мешке, Джон обнаруживал, что скучает по семье или гадает, где может быть Поло или чёртов Росас. Бодрствуя у костра, он перемешивал угли, иногда представлял себе детектива, напавшего на его след, обыскивающего Папаго-парк, подходящего ближе и ближе.
«Мой Жавер», — думал он, глядя на тоннель, (год за годом он учил детей «Отверженным», не подозревая, что его собственная жизнь однажды повторит драму Гюго). Как Жан Вальжан, он тоже не был злостным преступником, едва ли достойным того, чтобы его преследовали неподкупные полисмены. Всё равно в этом было что-то героическое, что-то вдохновляющее в том, что тебя не поняли, — и тут у огня он тихо повторял то, что часто произносил вслух перед своими учениками, слова с заброшенной анонимной могилы Вальжана:
Он спит. Хотя судьба была с ним очень странной.
Он жил. Он умер, когда потерял своего ангела.
И это произошло просто, так же естественно,
Как ночь падает на землю, когда уходит день.
Однако после того, что случилось впоследствии, он никогда больше не чувствовал своей близости к Жану Вальжану, не мог себе представить радости чего-то вроде возмездия, которым насладился Вальжан в свои последние мгновения. Нет, у него не было шанса пожертвовать оставшимся счастьем и вернуть его сторицей — он был полностью погребён не обстоятельствами, но своим собственным горячечным отчаянием, и, как он теперь себя убеждал, его истинная судьба — быть вовеки отверженным. Радость, которая когда-то была, радость, которая стала нереальной, исчезла окончательно. Таким образом, он отверг любую схожесть с героем Гюго, обнаружив, что между ними очень мало общего, единственное — они оба были людьми и совершали ошибки.
«Разве что мне хуже, чем ему, — заключил он. — Для меня нет счастливого конца — что может быть человечней этого?»
Но если это общая судьба, которая привела его к теперешнему состоянию, он верит, что совпадения играют роль. Возможно, это была странная форма интуитивного прозрения. А может быть, ни совпадения, ни прозорливость не имели места; скорее, это было что-то ещё, результат того и другого, что-то менее определимое и конкретное.
Он вспоминал отпуск двоюродной сестры в Аспене, как она каталась на лыжах, поднималась на подъёмнике и увидела: кто-то врезался в сосну — случайная смерть, свидетелем которой была она одна, что означало допросы в полиции, несколько полных слёз телефонных звонков и преждевременное окончание поездки.
Вернувшись домой, она получила письмо по электронной почте от родителей жертвы из Техаса, мать и отец хотели получить информацию о последних минутах жизни своей дочери. Со временем части головоломки сложились вместе: юная секретарша из Далласа отправилась в отпуск в Аспен и умерла, врезавшись на лыжах в дерево; единственным человеком, который видел её смерть, оказалась приёмная дочь её босса, художник-дизайнер, из Сан-Диего, как и секретарша, она была в отпуске (необъяснимое совпадение, от которого его кузину трясло ещё долгие месяцы).
Затем был ещё его сосед по комнате, приятель-студент с отделения английской литературы, который, очаровавшись мистикой, прочёл собрание сочинений Кахлила Гибрана. В день, когда он дочитал до конца, он пришёл на вечеринку к профессору, где, смешавшись с незнакомцами, вступил в разговор с мистером Гибраном, пожилым коллекционером произведений искусства, навещавшим своего друга в Аризоне.
— Я не думаю, что вы родственник ливанского писателя? — спросил, узнав имя коллекционера.
— Ну почему же, — прозвучал экспрессивный ответ. — Он был моим дядей.
Такие любопытные совпадения случались всю его жизнь, но обычно они относились к кому-то другому. «Они не бессмысленны», — говорил он себе. Не то чтобы они были просто совпадениями или случайностью — нет, для него они имели огромное значение, указывали, что все человеческие существа руководятся необоримой силой, как в шахматах фигуры ведёт по доске тщательно отрежиссированная, но совсем непредсказуемая судьба.
Как ещё объяснить, что его ученик из Чили случайно наткнулся на своего потерянного друга детства в Диснейленде; или Джулия, исследующая магазины антиквариата в поисках кувшина, похожего на мамин, нашла неделей позже такой (надтреснутый и нуждающийся в реставрации) в картонной коробке, выставленной у мусорного контейнера на их улице; или коллега, потерявшая своё обручальное кольцо (он сам помогал ей искать его с фонариком, обыскал каждый закоулок), обнаружила его через несколько недель на пальце помощницы учителя, за которой не водилось подобных грешков: «Вы не поверите, я нашла его в парке!»
Или менее потрясающее, когда Джон пробирался по залу «Сэйфвей», опустив голову, а покупатели проходили мимо, он неожиданно ощутил запах одеколона (тот самый запах, который теперь ассоциировался у него с надеждой). А затем, материализовавшись, когда поиски уже казались безнадёжными, по залу прошёл Поло — лениво отходил всё дальше, толкал по проходу тележку для покупок, — его коричневые докеры сияли в флуоресцентном свете.
Но Поло, появившийся так невероятно и неожиданно, был не один: девочка с клубнично-рыжими волосами, не более пяти лет от роду, сидела в тележке для покупок среди бакалеи; привлекательная женщина, высокая, с рыжеватыми волосами, стройная и загорелая, шла перед тележкой, словно разведчик, спокойно разглядывая полки перед собой.
На мгновение он застыл без движения, потрясённый появлением Поло, не уверенный, что делать дальше — потому что он понимал, обстоятельства совершенно не те: в его сознании они должны были встретиться снова в парке Миссии или Папаго, где-то в неосвещённом удалённом месте, но не внутри продуктового магазина, не в окружении людей. И всё же он остался спокойным — его сердце не забилось, руки не задрожали.
Да, впрочем, был ли это в самом деле Поло, думал он. Может ли он быть так уверен, в особенности после того, что видел его раньше по большей части в темноте?
Поло остановился, повернулся слегка и потянулся к коробке с сухими завтраками, его кольцо на руке стало видно, губы сжались, он изучал коробку.
— Мне здесь нравится, — говорил он Джону в ту ночь, когда они поехали посмотреть окрестности. — Мне нравится быть здесь с тобой, — говорил, приближая к нему губы.
«Да, — думал Джон, — это ты».
Да, без вопросов, это был он: так что Джон последовал за ним, выдерживая осторожную дистанцию (уверенный в том, что, даже если Поло оглянется, не увидит знакомого лица под густой бородой, за тяжёлой курткой, увидит просто бродягу). Однако на мгновение он ощутил желание побежать к телефону-автомату и набрать 911, как и планировал, но, опасаясь, что Поло исчезнет снова, он не рискнул оставить его. Более того, он был потрясён его домовитостью — тем, как Поло и женщина добавляли покупки в тележку (фильтры для кофе, макароны-ракушки, «Принглз»), тем, как маленькая девочка указывала беспорядочно на полки, повторяя:
