Я рыгнула и ощутила во рту привкус копченого мяса, приятное напоминание о съеденном. Потом я растянулась на соломе и закрыла глаза.
Уснула ли я? Наверное. Но меня разбудил взрыв на каменоломне, и, открыв глаза, я сразу заметила, что одеяло исчезло. Корзинка тоже. Там, где еще недавно стояли тарелки, теперь бродили рыжие муравьи, обшаривая солому в поисках крошек.
А Делл — подол домашнего платья развевался на ветру, колпак сбился на сторону — топала с корзиной наперевес в неизведанную землю, к тесной кучке мескитовых деревьев в дальнем конце поля. И тогда я пошла за ней, стараясь держаться позади, чтобы она меня не заметила. Я превратилась в шпионку, тайного агента Джелизу-Розу, преследующую Женщину — Похитительницу Провизии. Ее имя мне еще только предстояло выяснить.
Есть такая песня. Поднимите меня к сладчайшему Иисусу и прибейте гвоздями подле Его кривого креста. Мой отец часто ее пел. О, что за радость — быть распятым подле Господа нашего и спастись. Мне надо было сказать тебе об этом раньше, Классик. Но я скажу сейчас…
Делл вовсе не живет в пещере. Ее не удавили и не утопили в болоте, а королевы-матери всех светлячков не существует (или я об этом уже говорила?): свет, который мы видим за деревьями, исходит от ее дома; даже днем над входом горит ярко-желтый фонарь — и вовсе не для того, чтобы кто-нибудь, сбившись с пути, нашел дорогу к ее дому, а скорее наоборот, чтобы никто не вздумал туда зайти.
Ее дом притаился в глубине мескитовой рощи, ветхий, точно хижина какой-нибудь сказочной ведьмы. Но двор оказался ухоженным; там не было ни одной травинки. И даже грязь была аккуратно приглажена, видимо граблями. А по обе стороны дорожки из гравия, окаймленной причудливой формы камнями, были разбиты грядки с помидорами и кабачками.
Но это еще не все, Классик, я заглянула внутрь. Я сделала это очень осторожно, прокралась вдоль крыльца на цыпочках и заглянула в отворенное окно — но и это оказалось непросто. Все окна были закрыты изнутри. Занавески опущены. Как будто обитатели боялись солнечного света. И все же я ухитрилась заглянуть внутрь. Уголок одной шторы отогнулся, и я, вывернув, как могла, шею, увидела то, что было внутри.
«А вдруг, — думала я про себя, — ты окажешься ведьмой. Или вампиром. Может, колпак нужен тебе для того, чтобы прятаться от солнца, иначе ты растаешь. Поэтому ты и притащила меня на свое поле — ты уже начинала таять».
Но Делл не растаяла. Она была в гостиной, или столовой. Не помню точно где. И колпак она сняла. Ее руки деловито закручивали волосы в пучок на затылке. Потом она вынула изо рта шпильки, воткнула их в волосы и сказала:
— Кролика убьешь сам, у меня сегодня и так дел по горло. Или ты считаешь, что ты тут единственный, кому есть чем заняться? В таком случае ты ошибаешься. Да ты наверняка так и не считаешь. Так ведь?
Сначала мне не было видно, с кем она говорит. Мне вообще почти ничего не было видно, кроме самой Делл. В комнате стояла такая темень, что невозможно было ничего разглядеть, но она поправляла волосы у самого окна, а рядом с ней на столе горела лампа. Помню, я еще подумала, что в доме как будто уже ночь, — наверное, что-то случилось с часами. И я представила себе, как ночью она раздвигает все шторы и дом светится в темноте. Все наоборот.
— Я не могу убить кролика, Делл, не могу, и все тут, и ты это знаешь.
Значит, ее звали Делл. Я повторила про себя это имя. Делл.
Человек, который назвал ее по имени, оказался мужчиной, — или мальчиком? Я не поняла. Голос был протяжный и тонкий, почти девчачий.
— Ты меня слышишь? Каждый раз, когда я режу кролика, мне плохо. Я не буду его резать.
Мужчина. А голос как у дурачка. Как у моего отца, когда тот прикидывался недоразвитым и начинал гоняться за мной по всей квартире, приволакивая ногу. Он перекашивал рот и приставал ко мне с вопросами:
— А ты тоже особенная? А я особенный, Джелиза-Роза. Ты меня любить? Ты со мной дружить? Ты такая холёсенькая. Я твой особенный друг. — Я ненавидела, когда он так притворялся. Видеть не могла его лицо, бессмысленное и перекошенное. И терпеть не могла, когда он так говорил — медленно, тяжело ворочая языком и брызгая слюной. От этого мне становилось не по себе.
— Я уже набила себе живот, — сказала Делл. — Что я, прислуга тебе? Или жена? Свет на мне клином сошелся? Сам себя накормишь, понял? Сам знаешь, как это делается. Ты уже не ребенок, Диккенс. Совсем не ребенок.
И тут появился он, держа в руке красную свечу, которая освещала его узкий подбородок. Делл стояла к нему спиной; его длинное лицо и синие очки для плавания поверх ее плеча. Она называла его Диккенс, и широкий шрам разделял его лысый череп надвое, как будто он носил прическу из собственной кожи.
— А у меня в животе пусто, — сказал он. — Ни крошки мне не оставила. Слышишь? Ты мне ни крошки не оставила.
Мне стало его жалко. Голос у него дрожал. И он казался таким печальным, как будто вот-вот заплачет.
— Твой живот скоро будет ужинать, — сказала Делл. — Тогда кролика и получишь. Но не на обед. Никакого обеда. За ужином тебя накормлю, слышишь? Но надо сначала почитать мамочке, а уж потом идти убивать кролика.
Тут она повернулась и вышла из комнаты, а он за ней, неся свечу, которая мигала в темноте между ними. Я еще постояла у окна и послушала, но они не появлялись. Ничего не было слышно. Кругом все стихло. Тогда я повернулась и пошла домой.
И знаешь, Классик, в тот вечер в Рокочущем я тебе солгала. Я сказала тебе, что Делл и Диккенс сами пригласили меня в дом. Я сказала, что мы танцевали, показывали карточные фокусы, и пели песни, и ели «Наттер-баттерсы» с серебряного подноса. Вранье. Делл не включала радио, и мы втроем не брались за руки и не получали сообщения от моего отца (какое, я все равно не скажу, потому что это тайна). И она не шептала мне на ухо, что я ее лучшая подруга. Нет, ничего такого она никогда не говорила. И не провожала меня домой. Я вернулась одна.
Но про кролика я не солгала. Думаю, это ты знаешь. По крайней мере, я думаю, что дыра среди корней мескитового дерева, которую я обнаружила недалеко от дома Делл, была кроличьей норой. Я как раз шла по тропинке, когда вдруг ее увидела. Дыра была такая большая, что я запросто могла бы просунуть в нее голову, но я побоялась нагнуться и заглянуть в нее. Вместо этого я отошла подальше: так меня точно не засосет внутрь.
— Она хочет тебя убить, — сказала я дыре, надеясь, что если кролик дома, то он меня услышит. — Она хочет сварить из тебя ужин, так что лучше прячься. А то они тебя съедят.
Я говорила тебе о том, что я ему сказала, Классик? В тот вечер, когда мы устроились отдохнуть у ног моего отца, я рассказывала тебе о том, как я предупредила кролика? Нет, наверное. Ну вот, теперь рассказала. И знаешь, мне очень жаль, что потом я показала тебе эту дыру. Правда жаль.
Глава 12
Отец пердел, тихо, но неустанно, отравляя весь нижний этаж Рокочущего. Запах был сильный, въедливый — настолько, что мне даже пришлось оставить входную дверь открытой. Но я не боялась, что внутрь забежит белка, — я знала, что она почует запах, передумает и убежит. Может, даже уложит свои беличьи пожитки и дунет прямиком в горы. И будет права.
