Он выдул из инструмента две-три высокие ноты и заиграл любимую мелодию дикси, старую мелодию Нового Орлеана двадцатых годов. Поль поиграл полчаса и остановился. Лоб его покрылся потом, губы горели, а в глазах блестели слезы счастья. Теперь он чувствовал себя в силах зажечь свет. Он опустил общий рубильник, включавший одновременно лампы под потолком, оба телевизора и радио. Взору его предстало хаотическое нагромождение спортивной одежды, разномастных ботинок и разобранных велосипедов.
Поль включил автоответчик и разделся, чтобы принять душ. Пришло около тридцати посланий, ибо Поль никому не давал свой номер мобильного. Те, кто хотел с ним связаться, звонили сюда. Пара приятелей предлагали ему пробежаться, знакомые супруги звали на годовщину свадьбы, партнер по клинике выражал озабоченность по поводу бюджета на следующий год (это было еще до визита к Арчи), Марджори уверяла, что думает о нем, директор банка напоминал о необеспеченном долге, Клавдия говорила, что не забывает его, четверо коллег сообщали о вечеринке по поводу присвоения одному из них профессорского звания, Мишель утверждала, что мечтает о нем…
Затянув полотенце на бедрах, он выключил автоответчик. К Полю вернулось забытое чувство времен его оперативной работы: ощущение чистоты и гигиены, как в душе. Тайна и собранность действовали как настоящий растворитель. Все, кроме самого существенного, немедленно исчезало, как только мозг концентрировался на деле. Дружба, конечно, возвращалась на свое непрочное место. Неприятности, к счастью, тоже, а Мишель, Клавдия и Марджори мгновенно пропадали, как люди, выпавшие за борт на полном ходу в открытом море. Это было сладостное и жестокое испытание свободой и пустотой.
Поль снова уселся в кресло. В застекленном пространстве отражались теперь его комната и он сам. Перед его глазами вставали Могадишо, Босния, чеченские горы, давно прошедшие операции. Он вдруг подумал о той, которая ему предстояла. Поль представил себе белых мышей, улепетывающих из клеток, и расхохотался.
Он дотянулся до бутылки пива, выпил ее и спросил себя, хочется ли ему спать. Поль постепенно погружался в мечты, заменявшие ему сон.
Он никак не мог понять, что его тревожит. Ему не хотелось отвечать ни на одно из полученных сообщений, но тянуло что-то сделать. Постепенно он понял что. Он протянул руку и поднял валявшуюся на полу записную книжку. Перелистав ее, нашел номер телефона. Она сказала, что это офисная линия, но работала она дома. Будет ли слышен звонок во всей квартире? Думая об этом, Поль машинально нажимал кнопки. Услышав гудок, он вздрогнул. На втором гудке на том конце включился автоответчик. Поль узнал ее голос.
— Привет, Керри, — сказал он и кашлянул, чтобы придать голосу уверенности. — Да, семь лет прошло, знаю. Что ж, время летит. Надеюсь, у детей все хорошо, и у Роба тоже.
Он помолчал. Можно было тут и закончить. Поль встал и выключил электричество, потом снова сел, успокоенный сумерками. Чтобы не говорить в пустоту, он устремил взгляд на едва виднеющийся огонек за стеклом. Керри, ясное дело, сейчас на Манхэттене, а не в Атланте. Это не был ее огонек, но что из того? К кому-то же он обращался.
— Завтра я уезжаю в командировку в Европу. Просто хотел сказать. Да, прихлебываю помаленьку из того же стакана. Странно, после всего того, что я тебе рассказал, правда?
Он снова помолчал, выпив глоток колы.
— По телефону многого не расскажешь, но тут вроде как все сошлось, хотя я еще не совсем уверен.
Он слишком усердно играл на трубе. Голос его становился все более хриплым.
— Коли это и вправду так, мне бы доставило удовольствие… Конечно, если это и для тебя возможно…
Я выгляжу идиотом, подумал он, просто плавлюсь, как воск.
— Ладно, я перезвоню, когда разберусь. Если захочешь присоединиться, вот мой номер…
Поль продиктовал цифры и замолчал. Он искал, что бы такое сказать, чтобы звучало не совсем по-идиотски, и конечно же ничего не находил. Автоответчик вдруг дважды прогудел и отключился. Поль спросил себя, не могла ли Керри слушать его и отключиться. Да нет, он просто замолчал, и аппарат отключил линию.
Поль встал и пошел к постели. Подобрал с пола упавшую банку и улегся. Он чувствовал себя страшно усталым.
«Белые мышки…» — подумал он, пожал плечами и уснул.
Глава 5
Шом. Франция
Селение Шом затерялось в сельской глуши Юра, хотя город Монбельяр уже подступал к нему вплотную и грозился вырвать из оцепенения, в которое, казалось, оно было погружено навеки. Шом расположилось в глубине прохладной долины и представляло собой скопище внушительных каменных ферм с воротами для повозок с сеном. Судорожно лепясь друг к другу, дома оставили место лишь для маленькой часовни и мэрии, небольшому квадратному зданию, перед которым стоял памятник погибшим в 1914 году. Вокруг селения до крутых склонов гор простирался мрачноватый лиственный лес.
Пейзаж этой глухомани в горловине долины неожиданно прерывается на линии горизонта виднеющимися индустриальными районами большого города. С крыльца мэрии уже можно различить серый куб стоящего ближе других здания, а вокруг него джунгли высоковольтных мачт, проводов и металлических конструкций склада.
Примерно на полпути между селением и городом на участке, где был обнаружен источник и сведен лес, стоит необычное сооружение, как будто не принадлежащее ни к одному из миров, границу между которыми оно отмечает. Сразу и непонятно, кто мог бы его построить: разбогатевший фермер, едва высунувший нос за пределы своей земли, или горожанин, решивший жить поближе к природе. По всей высоте дом украшен деревянными фризами и балками, чем-то отдаленно напоминающими стиль Довиля. Вопреки очевидности на долину выходят глухие стены, а две большие ниши с террасами смотрят прямо на скалы и стоящий в нескольких метрах черноватый утес, перекрывающий вид.
Именно это и понравилось Жюльетте больше всего, когда она попала сюда в первый раз. Отползший как можно дальше от селения и города дом, капризно повернувшись к ним задом и уткнув нос в сырые скалы, был как раз то, что нужно. В этой мрачноватой сельской дыре Жюльетта оказалась по решению администрации, определявшей ей первое место преподавательницы после окончания университета. Она приехала в Юра в обычном своем угрюмом настроении, которое навязанная ей ссылка нисколько не улучшала. Дом в Шоме как нельзя лучше ему соответствовал.
Она решила снять первый этаж. Мэрия навела справки у владельцев, престарелых брата с сестрой. Они жили на ферме по соседству и уже отчаялись найти охотника на свой дом, который молва называла проклятым местом. Они приняли предложение Жюльетты и предоставили в ее распоряжение все помещения, двенадцать комнат, за цену, которую она была готова заплатить за две. Между тем свободное пространство в этих краях дорогого стоило. Жюльетта поняла это зимой. Холод проникал повсюду, на стеклах внутри намерзал ледок, и ей пришлось укрываться в передней, где как раз не было окон. В самом центре ее стояла круглая металлическая печь Годена, около которой она пристраивалась проверять тетради. Примыкавшая к передней не слишком сырая комнатушка служила ей спальней. Весь остальной дом был предоставлен сам себе. Жюльетта постепенно привыкла к грохоту хлопающих ставень, каким-то звукам шагов в амбаре и даже стала разыгрывать для себя одной сцены из таинственной жизни привидений, обитавших с ней под одной крышей.
