— Тина?
— Дэвид!
— Где ты?
— В конторе.
— Уходи. Слышишь? Уходи как только можешь быстро! Тина? Тина!
Он швырнул на сиденье мобильник и, уже въезжая не с той стороны на подъездную аллею, выхватил из спортивной сумки пистолет; резко крутанув руль, он остановил машину позади здания возле грузового пандуса. Задняя дверь оказалась заперта. Он бросился по аллее к фасаду, ожидая увидеть там машины полиции — ни одной! Двигаясь слева направо, он методично дергал стеклянные двери, и с каждой запертой дверью рывки его становились все сильнее, пока вдруг крайняя правая дверь не поддалась, распахнувшись. Он вбежал в вестибюль. Ночной охранник, стоя возле своей конторки, кричал в телефон:
— Тина, что с вами? Тина?
Джек Коннели нажимал кнопки на пульте — нервно и неуверенно.
— Мистер Слоун, — сказал он, когда тот приблизился к конторке. При виде пистолета глаза Коннели вылезли из орбит. Руки его поднялись, поползли вверх, к плечам.
Проскочив мимо него, Слоун шагнул в лифт и нажал кнопку девятнадцатого этажа. Двери не закрылись. Он нажимал на кнопки других этажей, но и те не работали. Компьютер. Лифты были заблокированы. Требовалась карточка.
Он бросился обратно к конторке.
— Включите лифты, Джек!
— Не волнуйтесь...
— Джек, включите сейчас же лифты, черт возьми!
Коннели явно колебался.
— Включите их обратно. С ней там наверху беда приключилась!
Коннели покачал головой, руки его тряслись.
— Не могу. Компьютерам требуется минута для разблокировки.
Слоун бросил взгляд на дверь в противоположной стене вестибюля. Девятнадцать этажей, но не может же он стоять просто так и ничего не делать! Вдруг дверь на площадку распахнулась, вбежала Тина, она задыхалась и, спотыкаясь, скользя на мраморном полу, кричала: «Джек, ложись!»
Он двинулся к ней, потом остановился — все замедлилось, шагать было трудно, как сквозь густую вязкую нефтяную лужу. Тина пронеслась мимо конторки охранника, и Коннели вышел из-за конторки, шагнув к ней. Дверь на площадку опять распахнулась, грохнув о стену. Огневые вспышки и па-па-па — очереди из полуавтоматического оружия, как гулкое эхо, разнеслись по вестибюлю. Тело Коннели судорожно дергалось от каждой пули, прошивающей его насквозь, как прошивают выстрелами подброшенную вверх жестянку, тело дергалось и извивалось, пока выстрелы не прекратились, тогда он упал.
Теперь Коннели не загораживал ему цель, и стрелявший, взмахнув, как маятник, рукой, направил дуло пистолета на Тину.
41
Чарльзтаун, Западная Виргиния
— Ты уверен? — спросил Молья. — На биопсию можно опираться? Я имею в виду — как на доказательство?
Хо поднял обе руки.
— Не торопись. Никто ни слова не сказал о доказательстве. Не забудь, что парень этот, если по правилам, не должен был покидать холодильника. А кроме того, одной биопсии маловато.
Молья подался вперед.
— А это означает, что ты предпринял еще что-то.
Том Молья знал Питера Хо; он знал, что за внешностью сельского доктора скрывается высокоодаренный коронер, лучший из всего выпуска в «Джоне Гопкинсе», специалист, так же преданный своему делу, как был предан своему Молья.
Хо выдержал паузу.
— Я решил раздобыть побольше образчиков ткани. Я прошелся по ротовой полости, по нижней части нёба — туда уж заглядывают меньше всего... И я собрал то, что мне было надо, чтобы подтвердились результаты исследования с иглой.
Молья обдумывал услышанное, рассуждая вслух сам с собой:
— Так что же в результате, каким образом наступила смерть, Питер? Ты сказал, что следов физической травмы ты не обнаружил, если не считать пореза на руке. Если в организме не нашли отравляющих веществ, то отчего же он умер?
— Если точно? — Хо покачал головой. — Не знаю, но профессионально — случай интереснейший. И знаешь, Том, редкий. Строго говоря, единственный раз, когда я сталкивался с чем-то подобным, был еще в «Гопкинсе». Несчастный случай. Отец утверждал, что они упали за борт, потому что он был пьян и отключился. Родители были в разводе, и районный прокурор заподозрил, что отец, задушив детей, столкнул их за борт, садистски отомстив этим матери.
— Господи!
— Мне предстояло выяснить истину. При удушении кровь в сосудах останавливается, и смерть наступает от нехватки кислорода — сперва отказывает мозг, потом сердце. Такое полное нарушение системы кровообращения весьма сходно с нашим случаем. Кровь не поступает в ткани одинаково — точно так же, как при сильном ранении — пулевом или ножевом.
— То есть ты хочешь сказать, что и наш случай больше похож на асфиксию, чем на смерть от непосредственного ранения?
— Именно.
— Кто-то задушил его.
— Нет, не думаю.
— Но ты же только что...
— Обычно в случаях медленной смерти от удушья, то есть от недостатка кислорода, всегда можно обнаружить многочисленные микрокровоизлияния на внешних тканевых покровах — сердца, легких и в вилочковой железе на шее. Вторым признаком, уже не столь очевидным, является набухание тканей мозга. Учитывая состояние черепа, в данном случае определить последнее было бы затруднительно. Пришлось бы делать трепанацию, то есть вскрытие по всем правилам.
— И тогда...
— Я просто считаю, что умер он куда быстрее.
— Почему?
— Отсутствуют следы борьбы, сопротивления. Логично было бы видеть какие-нибудь отметины на теле — синяки, как у Купермана. Ведь мужчина он рослый. В хорошей физической форме. Мускулистый. Если б его душили, мы бы видели следы этого вокруг носа, рта. Повреждения сосудов. Ссадины, царапины на руках, синяки. Но если не считать дырки в черепе, ничего подобного мы здесь не наблюдаем. Я знаю, что пристрелили его уже мертвого. Но отчего он умер — не знаю.
— Ну а твои предположения?
Хо покачал головой.
— Очень немногие из известных мне химических средств не оставляют на внутренних органах характерных следов, которые выявились бы при лабораторном исследовании.
— Но такие средства все же есть? — спросил Молья.
— Есть. Например, двуокись углерода. Но к чему я веду, Том: убийцы этого парня — как и Купермана, если ты прав, — никакие не любители. Проделано все без сучка без задоринки. Чуть ли не идеально. Они знали, что делали, и выполнили свою работу отлично.
Они посидели, слушая шум вентилятора, похожий на жужжание тучи комаров.
— Прости, что я втянул тебя в эту историю, Питер, — сказал Молья. — Чистый эгоизм с моей стороны.
— Но это и моя работа, Том.
