Дана присела на черную кожаную кушетку.
— И как долго все у вас было так?
— Да разве когда-нибудь было у меня иначе? — с горестной насмешкой возразила Адамс. — Роберт всегда держал меня в подчинении. Когда тебе восемнадцать и ты вдали от дома, это нравится. Знать, что есть человек, который так о тебе заботится, было приятно, давало ощущение надежности, комфорта. Он не давал мне и пальцем пошевелить. Покупал мне одежду, говоря, что ему это нравится и его семья может себе это позволить. Он указывал мне, какими духами душиться, какую прическу носить, всё указывал. В восемнадцать лет это просто кружит голову — сознание, что тебя так любят! Я буду откровенна с вами, Дана, — его богатство также сыграло здесь свою роль. Он предусматривал все. Единственное, что мне приходилось делать самой, — это вставать по утрам. — Она покачала головой. — В первые же мои летние каникулы я не уехала домой, потому что Роберт сказал, что хочет, чтобы я была рядом. Он снял для меня квартиру возле университета, так что даже зарабатывать мне на нее не пришлось. Сказал, что у меня был очень напряженный семестр и мне надо отдыхать. И даже составил для меня расписание — режим дня. Он сказал, что это приучит меня к дисциплине.
Адамс улыбнулась своим воспоминаниям.
— Когда Джеймс навестил меня в это лето и увидел на стене расписание, он расхохотался. Спросил, не сошла ли я с ума. Я постеснялась сказать ему, что это расписание составил Роберт. Джеймс взял черный фломастер и написал через весь лист: «Уехала на рыбалку» и сказал, что мы отправляемся в Кингдом на бейсбольный матч, потому что я никогда не была на бейсбольном матче. — Она засмеялась. — Мне так понравилась эта идея. Я переоделась в бриджи и топ, надела сандалии. — Улыбка ее померкла. — Роберт ненавидел на мне такую одежду. Считал, что она делает меня вульгарной. — Она наклонилась вперед и сжала руки, словно борясь со спазмами в животе. — Мотор в машине Джеймса не заводился, и я помню, как боялась, что поездка не состоится, но Джеймс сказал, что на матч мы все равно отправимся, пускай пешком. Он сказал, что не видеть никогда бейсбольного матча вживую — это большое упущение. И в этом он тоже оказался прав. Я жевала что-то совершенно неподобающее, и Джеймс учил меня, как свистеть с пальцами во рту, и как подбадривать участников, и как выражать несогласие с арбитрами. А после матча мы закатились в один из местных баров и пили там пиво. — Она опять устремила взгляд за окно в сад. — На обратном пути мне все казалось, что я вернулась в детство и уезжаю с озера Тахо, потому что лето кончилось и надо уезжать. Понятно, что лето не могло длиться вечно, а все же жаль.
— И что было, когда вы вернулись домой? — спросила Дана, понимая, что будет и продолжение.
— В квартире меня ожидал Роберт. Это было первый раз, когда он меня ударил. — Кончиками пальцев она коснулась угла рта. — Он говорил, что искал меня весь день и весь вечер. Он размахивал перед моим носом расписанием, точно это была улика, и орал: «Это ты так пошутила, да? Так ты отблагодарила меня за то, что я стараюсь тебе помочь?» Кричал: какой толк в режиме, если его нарушать? Кричал, что я неблагодарная и не ценю всего, что он для меня делает.
Адамс повернулась к Дане:
— Я понимала, что он ведет себя ужасно, но все это казалось мне так дико, словно происходит не со мной. Он все твердил, как сильно меня любит, заклинал не портить наших отношений. Я не знала, как быть. Мои родители его обожали, вернее, обожали его таким, каким его видели. Я же не думала, что все так сложится. Считала, что он просто вспылил, дал волю чувствам. Две недели спустя он подарил мне кольцо и сделал предложение осенью выйти за него замуж и колледж закончить в Массачусетсе. Но колледж я так и не закончила.
Дана сидела, слушая шум холодильника. Журчала вода в трубах.
— Разве не каждая девушка мечтает о принце — выйти за него, и там начнется счастье? — вопросила Адамс. — Помню, как впервые начались разговоры о депрессии принцессы Дианы, о ее булимии. Я отказывалась верить. Разве такое бывает с принцессами? И как могло это продолжаться так долго? А что же ее родители? Ее подруги? Как могло случиться, что у такой известной женщины такая ужасная жизнь?
Адамс замолчала, и в комнате повисла тишина.
— Мы поступаем так по многим причинам, — сказала Дана. — Поступаем так по молодости, по наивности, думая, что все как-нибудь наладится, изменится к лучшему. Делаем это для родителей и для друзей. Потом — ради детей, потому что не хотим, чтобы те росли в неполной семье. Но в конце концов мы начинаем понимать, что ничего не наладится и не изменится. Что жить с вашим мужем — не вашим родителям и не друзьям и что страдают от такой жизни главным образом именно дети.
Адамс неловко поежилась.
— И изменить это можем только мы, Элизабет. Только мы способны переломить ситуацию. И вопрос заключается в том, готовы ли вы это сделать.
58
Кармен Дюпри жила в центральной части Сиэтла, в квартале, населенном по преимуществу чернокожими. Район был неспокойным, как и тот район в Балтиморе, где прошло ее детство. Жилось там нелегко. Обитатели района еле-еле сводили концы с концами. Хорошие люди — честные, жили себе скромно, в безвестности, потому что слава-то идет о ком? О бандитах да о наркодельцах. А простые люди, кто их знает-то? А все-таки и такие люди топчут эту землю, и Дюпри считала себя одной из них. Она работала не покладая рук. Это было у нее в крови. Ее мать полвека проработала служанкой, и бабка ее — тоже. Дюпри были потомками рабов и не стыдились этого. Убираться в домах у людей — работа честная. Ею и прокормиться можно, и приодеть четырех сынков. Но настоящим сокровищем, передаваемым в семействе Дюпри от матери к дочери, был рецепт яблочного пирога; рецепт этот хранило не одно поколение Дюпри, и шел он еще с плантаций Южной Каролины, где собирали хлопок предки Дюпри. Рецепт этот передавался из уст в уста вместе с прочей их семейной историей. Ингредиенты пирога никогда не записывались, не существовало ни единого клочка бумаги с записью рецепта. И рецепту этому, вероятно, предстояло уйти вместе с Кармен. Господь не подарил ей дочери, а сыновьям ее до рецепта и дела не было — им бы только поесть этого пирога, а чтобы печь — это уж не по их части. Жаль, конечно. Ведь это из-за него, из-за яблочного пирога смогла она устроиться на работу в один из самых богатых домов в штате Вашингтон. Ее наняли убирать в доме и печь яблочный пирог. Потом, когда родился Роберт Мейерс Третий, к ее обязанностям горничной прибавилась и обязанность нянчить его. Но ладить с мальчиком оказалось труднее, чем с его отцом. В нем были дурные задатки, какое-то тяготение ко злу. К тому же в семье его чересчур баловали, так что он думал, что ему все позволено, вот он и делал что хотел. Однажды Кармен его отшлепала, увидев, что он мучает кошку зажженными спичками. Родителям он наврал, сказал, что она все это выдумала, и был так убедителен, что родители предпочли ему поверить. У него был этот талант — врать на голубом глазу. Чистый политик, ничего не скажешь. Кармен было приказано впредь никогда больше не поднимать на него руку. Она охотно послала бы их к черту, но на ней было четверо мальцов, а мужа, который разделил бы с ней это бремя, тогда и след простыл. Она подавила в себе гордость и извинилась. С тех пор Роберт Мейерс уже творил что хотел.
